дельца, ей было тогда шесть лет, ибо всем одногодкам "имущества" опреде-
ляли один и тот же день рождения, который приходился на начало года, что
вступал в силу с приходом весны. На самом деле ей было не меньше семи.
Ее мать плохо себя чувствовала до родов и после, и все это время Валсу
подменяла ее на полях геде. И, возвращаясь, она больше не играла, ибо
вечерами успевала только поесть и лечь спать.
Я завидовала ей и мечтала переступить порог ворот. Провожая ее, я смот-
рела сквозь проем на окружающий мир. И мне казалось, что стены поселения
сдвигаются вокруг меня.
ей:
Валсу.
ром работала сама. Она часто рассказывала мне об удивительных вещах, ко-
торыми был полон Дом, ярких и блестящих, хрупких, чистых и изящных пред-
метах. В Доме стояла тишина, говорила она. Моя мать носила красивый
красный шарф, голос у нее был мягким и спокойным, а ее одежда и тело -
всегда чистыми и свежими.
моя мать каким-то образом принадлежала ей, чем очень гордилась. Я знала,
что красный шарф матери подарила миледи.
нимала его как великое святилище, подобное тому, о котором говорилось в
наших молитвах: "Могу ли я войти в сей чистый дом, в покои принца?"
Дом!" Мать шлепнула меня и сделала выговор за то, что я не умею себя
вести. "Ты еще совсем маленькая! - сказала она. - И не умеешь вести се-
бя! И если тебя выставят из Дома, ты уже никогда не вернешься в него".
Когда я что-то говорю тебе, ты должна слушаться. Никогда ни о чем не
спрашивать. Никогда не медлить. Если миледи увидит, что ты не умеешь се-
бя вести, то отошлет тебя обратно. И тогда для тебя все будет кончено.
Навсегда.
сразу и безоговорочно и не открывать рта. И чем больше мать пугала меня,
тем сильнее мне хотелось увидеть этот волшебный сияющий Дом.
миледи. Я не привыкла к тому, что обещания исполняются. Но через нес-
колько дней мать вернулась, и я увидела, как она говорит с бабушкой.
Сначала Доссе разозлилась и стала кричать. Я притаилась под окном хижины
и все услышала. Я слышала, как бабушка заплакала. Я удивилась и испуга-
лась. Бабушка была терпелива со мной, всегда заботилась обо мне и хорошо
меня кормила. И пока она не заплакала, мне не приходило в голову, что у
нас могут быть и другие отношения. Ее слезы заставили заплакать и меня,
словно я была частью ее самой.
совсем ребенок. Я не могу выпустить ее за ворота. - Она молила, словно
перестала быть бабушкой и потеряла всю свою властность. - Йова, она моя
радость!
ли останется здесь, ее пошлют на поля. Еще год - и ее не возьмут в Дом.
Она покроется пылью и прахом. Так что не стоит плакать. Я обратилась к
миледи, и та ждет. Я не могу возвратиться одна.
се, словно стесняясь таких слов перед дочерью, и тем не менее в ее голо-
се слышалась сила.
позвала меня, я вытерла слезы и последовала за ней.
лами поселения, ни первое впечатление от Дома. Могу лишь предполагать,
что от испуга не поднимала глаз и все вокруг казалось настолько стран-
ным, что я просто не понимала, что происходит. Знаю, что минуло нес-
колько дней, прежде чем мать отвела меня к леди Тазеу. Ей пришлось осно-
вательно подраить меня щеткой и многому научить, дабы увериться, что я
не опозорю ее. Я была испугана, когда она взяла меня за руку и, шепотом
внушая строгие наставления, повела из помещений крепостных через залы с
дверьми цветного дерева, пока мы не оказались в светлой солнечной комна-
те без крыши, заплетенной цветами, что росли в горшках.
дике у кухни, - и я смотрела на них во все глаза. Матери пришлось дер-
нуть меня за руку, чтобы заставить взглянуть на женщину, которая полуле-
жала в кресле среди цветов, в удобном изящном платье, столь ярком, что
оно не уступало цветам. Я с трудом отличала одно от другого. У женщины
были длинные блестящие волосы и такая же блестящая черная кожа. Мать
подтолкнула меня, и я сделала все так, как она старательно учила меня:
подойдя, опустилась перед креслом на колени и застыла в ожидании, а ког-
да женщина протянула длинную, тонкую, черную руку с лазурно-голубой ла-
донью, я прижалась к ней лбом. Далее предстояло сказать: "Я ваша рабыня
Ракам, мэм", но голос отказался подчиняться мне.
На последних словах ее голос слегка дрогнул.
Йова и смущенно опустила глаза.
на нее. Она была прекрасна. Я даже не представляла себе, что человечес-
кое создание может быть столь красиво. Она снова протянула длинную неж-
ную руку и погладила меня по щеке и шее. - Очень, очень мила, Йова, -
сказала женщина. - Ты поступила совершенно правильно, что привела ее сю-
да. Она уже принимала ванну?
первый же день, покрытую грязью и благоухающую навозом, что шел на рас-
топку очагов. Она ничего не знала о поселении. И не имела представления
о жизни за пределами безы, женской половины Дома. Она жила в ней столь
же замкнуто, как я в поселении, ничего не зная о том, что делалось за ее
пределами. Она никогда не обоняла навозные запахи, так же, как я никогда
не видела цветов.
- Я так хочу. А ты хочешь спать со мной, милая маленькая? - она вопроси-
тельно посмотрела на мать, которая шепнула: "Ракам". Услышав мое имя,
мадам облизала губы. - Оно мне не нравится, - пробормотала она. - Такое
ужасное. Тоти. Да. Ты будешь моей новой Тоти. Приведи ее сегодня вече-
ром, Йова.
мец умер. Я не знала, что у животных могут быть имена, и мне не показа-
лось странным, что теперь я стану носить собачью кличку, но сначала уди-
вило, что больше не буду Ракам. Я не могла воспринимать себя как Тоти.
светлым маслом и накинула на меня мягкий халат, даже мягче ее красного
шарфа. Потом еще раз строго поговорила со мной, внушая разные указания,
но видно было, что она в восторге и радуется за меня. Мы снова направи-
лись в безу, минуя залы и коридоры и встречая по пути других крепостных
женщин - пока наконец не оказались в спальне миледи, удивительной комна-
те, увешанной зеркалами, картинами и драпировками. Я не понимала, что
такое зеркало или картина, и испугалась, увидев нарисованных людей. Леди
Тазеу заметила мой испуг.
ей огромной широкой мягкой постели, устланной подушками. - Иди сюда и
прижмись ко мне. - Я свернулась калачиком рядом с ней, а она гладила ме-
ня по волосам и ласкала кожу, пока я не успокоилась от прикосновения
мягких теплых рук.
ли.
ночь я спала с ней. Ее муж редко бывал дома, а когда появлялся, предпо-
читал получать удовольствие в обществе крепостных женщин, а не с супру-
гой. Порой миледи звала к себе в постель мою мать или другую женщину,
помоложе, - когда это случалось, меня отсылали, пока я не стала постар-
ше, лет десяти или одиннадцати, и тогда мне позволяли присоединяться к
ним - и учила, как доставлять наслаждение. Мягкая и нежная, в любви она
предпочитала властвовать, и я была инструментом, на котором она играла.
обязанностям. Миледи учила меня петь, потому что у меня был хороший го-