Это была одна из наших излюбленных шуток на последнем этапе путешествия; все
шутки были довольно глупые, но порой и глупость заставляет твоего друга
улыбнуться. -- Со мной вообще-то ничего особенного. У меня просто острый
хронический страх.
напоминала безобразную щель в покрытой коркой, потрескавшейся коричневой
маске, обрамленной черной шерстью и двумя приклеенными по бокам черными
осколками скалы -- ушами. -- Забавно, что одного только света недостаточно.
Нужны тени, чтобы знать, куда идти.
подсчитывал относительно оставшегося пути и нашего рациона. Он подтолкнул
записную книжечку и карандаш ко мне, сидевшему по другую сторону печурки. На
пустом листке в самом конце книжки я изобразил разделенную кривой линией
окружность со знаками Инь и Ян и зачернил ту часть, что обозначала Инь.
Потом подтолкнул книжечку обратно к нему.
прародине, планете Хайн, и еще на Чиффевар. Это Инь и Ян. Свет -- рука
левая тьмы( как там дальше? Свет и тьма. Страх и мужество. Холод и
тепло. Женщина и мужчина. И ты сам, Терем: двое в одном. Тень человека на
белом снегу и сам человек.
через пустоту белого цвета, до тех пор, пока совершенно не перестали
попадаться трещины. Шли целый день. Теперь мы съедали лишь две трети своего
обычного рациона, надеясь, что так нам удастся растянуть продукты на более
долгий срок. Мне даже казалось, что это не будет иметь особого значения --
хватит нам или нет, -- поскольку разница между предельно малым и вообще
ничем была совсем незаметной. Эстравен, однако, продолжал надеяться, что
фортуна по-прежнему на его стороне, -- на этот счет у него, видно, был
особый нюх или скорее интуиция, что, впрочем, с тем же успехом могло бы быть
названо осознанным опытом и разумным поведением. Мы шли на восток уже четыре
дня и сделали четыре самых длинных за это время перехода -- от двадцати пяти
до тридцати километров в день. Потом тихая и не очень морозная -- около --
100 -- погода вдруг резко переменилась, начался настоящий буран, вьюга,
белые смерчи из бесчисленного множества колючих снежных осколков хлестали в
лицо, били в спину и сбоку, кололи глаза; буря эта началась после заката. Мы
пролежали в палатке целых три дня, пока вокруг нас зверем завывала пурга,
целых три дня этого бессловесного, исполненного ненависти завывания,
исходящего из чьих-то страшных, лишенных живого дыхания легких.
Эстравену, и он ответил, неуверенно, коротко: Не имеет смысла. Она все
равно слушать тебя не станет.
обмороженные места, потертости и ссадины, мысленно беседовали, потом снова
спали. Продолжавшийся три дня неумолчный вой постепенно перешел в невнятное
бормотание, потом в негромкий плач, потом наступила тишина. И пришел новый
день. Сквозь распахнутую войлочную дверь мы увидели ослепительное сияние
небес. От этого сразу стало легче на душе, хотя мы были слишком измучены,
чтобы бурно проявить свою радость, скажем, запрыгать от восторга. Мы сложили
палатку и вещи, что отняло около двух часов: мы едва ползали, словно два
немощных старца. И двинулись в путь. Явно начался спуск, хоть и довольно
пологий. Наст был просто великолепен для лыжной пробежки. Сияло солнце.
Ближе к полудню термометр показывал около -- 200. Казалось, что уже само
движение прибавляет нам сил -- мы продвигались вперед быстро и легко. В тот
день мы шли до тех пор, пока на небе не появились первые звезды.
еды у нас хватило бы только на семь дней.
Эстравен. -- Чтобы быстро пройти оставшийся путь, нам необходимо как следует
есть.
подняла мне настроение. -- А лучше все вместе -- еда, и питье, и веселье.
Ведь какое же веселье без еды? -- Это показалось мне такой же загадкой, как
тот значок в кружке -- Инь и Ян, я засмеялся, но что-то было уже не то:
что-то в лице Эстравена погасило мое веселье. Мне вдруг захотелось
заплакать, но я сдержался. Эстравен был не так крепок в этом отношении, было
несправедливо провоцировать у него слезы. Он, кстати, уже уснул -- уснул
сидя, чашка из-под еды так и осталась стоять у него на коленях. Что-то не
похоже было на него, всегда такого методичного и аккуратного. Но вообще-то
поспать -- идея вовсе не плохая.
двойную порцию, -- потом впряглись в свои полегчавшие сани и потащили их
куда-то за край этой снежной вселенной.
горный склон, где среди белых пятен снега виднелись красноватые валуны.
Внизу в мертвенно-бледном свете дня лежало замерзшее море: залив Гутен,
покрытый льдом от берега до берега, от границы Кархайда до самого северного
полюса.
чтобы пробраться между моренными валунами, торосами и прочими заграждениями,
созданными Ледником в сражении с теснящими его Огненными Холмами,
потребовался весь этот и весь следующий день Тогда, на второй день спуска,
мы оставили на склоне горы свои сани. Имущество вполне можно было унести на
себе: один из тюков представлял собой свернутую палатку и часть продуктов,
второй -- все остальное; на каждого пришлось килограммов по десять груза; я
еще сунул в свой мешок печку, но все равно не набралось и двенадцати
килограммов. Хорошо было отдохнуть от надоевших постромок, от бесконечного
подталкивания и перетаскивания этих саней, я сказал об этом Эстравену, когда
мы налегке двинулись в путь. Он оглянулся на сани, одинокие, брошенные в
бескрайнем хаосе льдов и красноватых скал.
одинаково распространялись и на людей, и на вещи -- терпеливые, надежные,
прочные вещи, к которым привыкаешь. Порой человек только благодаря им и
существует, но все равно бросает их и уходит. Ему явно было грустно
расставаться с нашими верными санями.
первый день пребывания на ледяном плато, в Хархахад Аннер, мы спустились с
Ледника Гобрин на лед залива Гутен. Снова шли очень долго, пока не стало
совсем темно. Воздух был морозный, но прозрачный, и стояло безветрие, а
гладкая поверхность замерзшего залива звала в путь; к тому же больше не
нужно было тащить за собой сани. Когда в тот день мы поставили палатку и
улеглись спать, было странно думать, что под нами больше уже не
двухкилометровый ледниковый щит, а всего лишь какой-то метр льда, и под ним
-- соленая вода моря Но мы недолго предавались этим размышлениям Мы были
сыты и быстро уснули.
отчетливо видно было побережье, изрезанное сползшими языками Ледника и
постепенно выравнивающееся почти в прямую линию. Сначала мы шли совсем
близко к берегу. Северный ветер помогал нам, дуя в спину. Наконец мы
оказались в долине меж двух оранжевых холмов, но при выходе из нее на нас
налетел такой ураган, который буквально сбивал с ног. Мы с трудом отползли
подальше к востоку, покинув эту ровную морскую поверхность, зато по крайней
мере снова смогли стоять на ногах и даже двигаться вперед.
берега залива. Справа был все еще Оргорейн, но тот голубой полумесяц впереди
-- берега Кархайда.
последние жалкие остатки зерен кадик; теперь у нас осталось чуть больше
килограмма гиши-миши и около ста граммов сахара.
просто оттого, что не могу по-настоящему восстановить их в памяти. Голод
может обострить восприятие, но только не в сочетании с чудовищным
переутомлением. Мне кажется, я почти ничего уже больше не ощущал. Помню, что
у меня от голода сводило кишки, но боли при этом не помню Единственное, что
я помню -- впрочем, довольно смутно, -- это ощущение свободы, того, что
самое страшное осталось позади, и радости. А еще -- что все время страшно
хотелось спать. Мы достигли земли двенадцатого числа, в день Постхе Аннер, и
взобрались на заледеневший скалистый берег заснеженного безлюдного залива
Гутен.
этом и не ведая, что будет дальше, ибо в наших заплечных мешках было пусто.
Мы вволю напились горячей воды, чтобы отпраздновать это событие. А на
следующее утро снова двинулись в путь, надеясь отыскать какую-нибудь дорогу
или селение. Это довольно пустынный район, а карты у нас не было. Если там и
существовали какие-то дороги, то сейчас все они были скрыты двумя, а то и
пятью метрами снега, и мы могли пересечь уже несколько из них, так этого и
не заметив. Никаких следов сельскохозяйственной деятельности на равнине тоже
заметно не было. В тот день мы без толку блуждали по равнине, двигаясь то к
югу, то к западу; на следующий день было то же самое, однако к вечеру, уже в
сумерках, мы заметили вдалеке на холме огонек, мерцавший сквозь легкий
падающий снежок, и оба некоторое время не могли вымолвить ни слова. Просто
стояли и смотрели. Наконец мой товарищ прокаркал:
кархайдской деревушки с одной-единственной улицей, пролегавшей между темными
островерхими домами; снег перед зимними дверями был расчищен, и по обе
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Орловский Гай Юлий
Никитин Юрий
Зыков Виталий