были отрезаны от своих семей, откуда происходили. Единственное общество, где
ей приходилось бывать, составляли друзья хозяина, которых он привозил из
столицы, но все это были мужчины, и миледи составляла им компанию только за
столом.
существом, но от него исходила опасность.
навещал мать или отправлялся на верховые прогулки со своими наставниками.
Мы, девчонки лет одиннадцати-двенадцати, тихонько подглядывали за ним и
хихикали между собой, потому что он был красивым мальчиком, черным как ночь
и таким же стройным, как его мать. Я знала, что он боялся отца, потому что
слышала, как Эрод плакал у матери. Та утешала его лакомствами и, лаская,
говорила: "Мой дорогой, скоро он снова уедет". Я тоже жалела Эрода, который
существовал как тень, такой же бесплотный и безобидный. В пятнадцать лет он
был послан в школу, но еще до окончания года отец забрал его. Крепостные
поведали, что хозяин безжалостно избил сына и запретил покидать пределы
поместья даже на лошади.
и показывали синяки и ссадины. Они ненавидели его, но моя мать не
соглашалась с ними.
пожаловалась, что хозяин использовал ее. -- Леди, с которой надо обращаться
как с хрусталем?
отослала ее обратно в поселение. Я не поняла, почему она это сделала. И
решила, что Йова ревнива и жестока. Теперь я думаю, что она спасала девочку
от ревности нашей миледи.
властительницы, мать считала, что этого никто не знает. Но всем крепостным
женщинам в доме это было известно. Не знаю, услышала я о своем происхождении
или подслушала, но помню, что, увидев Эрода, я внимательно рассмотрела его и
подумала, что куда больше похожу на нашего отца, чем он, ибо к тому времени
уже знала, что у нас общий отец. Я удивлялась, почему леди Тазеу не видит
нашего сходства. Но она предпочитала жить в неведении.
того я с удовольствием забегала повидаться с Валсу и бабушкой, показывала им
свои красивые наряды, блестящие волосы и чистую кожу; но, когда я приходила,
малыши, с которыми я играла, бросались грязью и камнями и рвали на мне
одежду. Валсу работала на полях, и мне приходилось весь день прятаться в
хижине бабушки. Когда же бабушка посылала за мной, я могла появляться только
в присутствии матери и старалась держаться поближе к ней. Обитатели
поселения, даже моя бабушка, стали относиться ко мне сухо и
недоброжелательно. Их тела, покрытые язвами и шрамами от ударов
надсмотрщиков, были грязны и плохо пахли. У них были загрубевшие руки и ноги
с раздавленными ногтями, изуродованные пальцы, уши или носы. Я уже отвыкла
от их вида. Мы, обслуга Большого Дома, сильно отличались от этих людей.
Служа высшим существам, мы сами стали походить на них.
постели леди Тазеу, которая часто занималась со мной любовью. Но она
обзавелась и новой любимицей, дочкой одной из поварих, хорошенькой маленькой
девочкой, хотя кожа у нее была белой, как мел. Как-то ночью миледи долго
ласкала потаенные уголки моего тела, зная, каким образом довести меня до
экстаза, который сотрясал с головы до ног. Когда я в изнеможении замерла в
ее объятиях, она стала покрывать поцелуями мое лицо и грудь, шепча: "Прощай,
прощай". Но я была так утомлена, что не удивилась этим словам.
сыну на его семнадцатилетие.
слезами на глазах. -- Ты доставляла мне столько радости. Но в доме нет
другой девочки, которую я могла бы вручить Эроду. Ты самая чистенькая, милая
и обаятельная из всех. Я знаю, что ты невинна, -- она имела в виду, с точки
зрения мужчины, -- и не сомневаюсь, что мой мальчик сможет доставить тебе
много радости. Он будет добр с ней, Йова, -- убежденно обратилась она к моей
матери.
словом она не обмолвилась и со мной. Слишком поздно было посвящать меня в ту
тайну, которой она так гордилась.
доверяя препаратам, отправилась к бабушке и принесла от нее специальные
травы. Всю неделю я старательно принимала и то и другое.
если ему была нужна просто женщина, за ней "посылали". Так что вечером в
день рождения молодого хозяина меня облачили во все красное и в первый раз в
жизни отвели в мужскую половину Дома.
что мне внушили: хозяева по самой своей природе превосходят нас. Но он был
мальчиком, которого я знала с детства и считала сводным братом.
возмужанием. Другие девочки пытались соблазнить его и потерпели неудачу.
Женщины рассказали мне, что я должна делать, как предложить себя и возбудить
его, и я была готова все это исполнить. Меня привели в огромную спальню,
стены которой были заплетены каменными кружевами, с высокими узкими окнами
фиолетового стекла. Я покорно остановилась у дверей, а он стоял у стола,
заваленного бумагами. Наконец он подошел ко мне, взял за руку и подвел к
креслу. Потом заставил меня сесть и обратился ко мне, стоя рядом, что было
странно и смущало меня.
Ракам, моя мать руководствовалась самыми лучшими намерениями, и ты не должна
думать, что я не ценю их или не вижу твоей красоты. Но я не возьму женщины,
которая не может предложить себя по собственной воле. Соитие между хозяином
и рабыней -- это изнасилование. -- И он продолжал говорить, так красиво,
словно миледи читала мне одну из своих книг. Я почти ничего не поняла, кроме
того, что буду являться по его указанию и спать в его постели, но он никогда
не прикоснется ко мне. И об этом никто не должен знать. -- Мне жаль, мне
очень жаль, что я вынуждаю тебя лгать, -- сказал он так серьезно, что я
поняла: необходимость лгать причиняет ему страдания. Это свойство было
присуще скорее богам, чем человеческому существу. Если ты страдаешь от лжи,
как вообще можно существовать?
пока Эрод, сидя за столом, работал с бумагами. Сам же он спал на узком
диванчике у окна. Часто он изъявлял желание говорить со мной, и порой наши
разговоры длились долго-долго, когда он делился со мной мыслями. Еще учась в
столичной школе, Эрод стал членом группы властителей, которые хотели
покончить с рабством. Они называли себя Общиной. Узнав об этом, отец забрал
его из школы, отослал домой и запретил ему покидать поместье. Так Эрод тоже
оказался заключен в его стенах. Но он постоянно по телесети переписывался с
другими членами Общины, ибо знал, как пользоваться этой системой связи
втайне и от отца и от правительства.
молодых крепостных, которые выросли вместе с ним и всегда являлись за мной
по приказу молодого хозяина, оставались слушать его речи о рабстве, о
свободе и о многом другом. Нередко меня одолевала сонливость, но я все же
старалась слушать и узнала много того, что было мне непонятно или во что я
просто не могла поверить. Эрод рассказал нам, что те, кто считался
"имуществом", создали организацию, именовавшуюся Хейм, которая похищала
рабов на плантациях. Этих рабов доставляли к членам Общины, которые
выправляли им фальшивые документы на других хозяев, хорошо обращались с ними
и помогали обзавестись достойной работой в городах. Он рассказывал нам о
больших городах, и я любила слушать его. Эрод поведал нам о колонии Йеове и
сообщил, что там рабы подняли революцию.
синевато-зеленая звезда, которая исчезала после восхода солнца и появлялась
перед закатом; она была куда ярче, чем самая маленькая из лун. Йеове было
названием из старой песни, которую затягивали в поселении: "О, о, Йе-о-ве,
никто никогда не вернется с нее".
что "имущество" на плантациях Йеове вступило в бой со своими властителями, я
просто не поняла, как "имущество" могло сделать такое. С начала времен было
определено, что должны существовать высшие существа и низшие, что есть
Господь и есть человек, мужчины и женщины, владеющие и принадлежащие. Моим
миром было поместье Шомеке, которое покоилось на этом фундаменте. Кому могло
прийти в голову сокрушить его? Любой погибнет под его обломками.
уродливое слово сводило на нет нашу ценность. Про себя я решила, что тут, на
Уэреле, мы "имущество", а в другом месте, в колонии Йеове, -- рабы, тупые и
бестолковые крепостные. Поэтому их туда и отослали. Что имело глубокий
смысл.
леди Тазеу позволяла нам смотреть вместе с ней головизор, но сама
предпочитала драмы, а не новости или репортажи о событиях. О мире,
существовавшем за пределами поместья, я не имела представления, кроме того,
что узнала от Эрода и чего совершенно не понимала.
мышление расковывается и обретает свободу. Геу это нравилось. Он задавал
вопросы типа: "Но если не будет "имущества", кто же станет работать?" После
чего Эрод нам все растолковывал, сияя глазами и блистая красноречием. Я
обожала его, когда он говорил с нами. Он был прекрасен, и то, что он
говорил, тоже было прекрасно. Словно я возвращалась в свое щенячье детство и
слушала в поселении старика, "поющего слово" Аркамье.