делают, - меня бы очень заинтересовало.
мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не
помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих
золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946
годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как
Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк
Рассел, Теодор Старджон и многих других] - кто-то. Помню только главное.
После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце
рассказа он спрашивает:
такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы
знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что
придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не
наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи,
цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды
единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают.
Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть,
таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно
было пережить.
выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной
беременную женщину. Нельзя убить мертвого. Я "выжил", потому что все во
мне, что могло умереть, умерло.
всего понимающий - я мертв.
Данте предвидения, каково пришлось мне. Если не было, откуда он взял свое
описание ада?
Ужасные звуки стихли, царапанье, чесание, толчки и рывки ослабли.
мгновения, когда выключают свет, чтобы показать вам, что такое настоящая
темнота. Никакого света. Ничего, кроме отдаленного негромкого гудения,
похожего на шум крови в ушах.
издалека я услышал голос Альберта Эйнштейна:
это "здесь".
значительно ближе.
разговоре с маленьким ребенком. - Робин. Слушайте. Вы в безопасности.
понемногу. Будьте терпеливы, Робин. Скоро вы сможете видеть, слышать и
понимать.
иного выбора. Нужно было терпеть и ждать, пока он меня научит. Даже тогда
я доверял старому Альберту. Я поверил ему на слово, что он научит слепого
видеть и глухого слышать.
Альберта и по времени цезиевых часов, прошло сорок восемь часов с
небольшим. По его времени. Не по моему. По моему это длилось бесконечно.
из-за неспособности. От желания, а также из-за факта скорости. Позвольте
объяснить это. Обмен битами и байтами информации в банке данных происходит
гораздо быстрее, чем в органической жизни, которую я покинул. Прошлое
быстро покрывается пластами новых данных. И, знаете, это хорошо, потому
что чем более отдаленным становится ужасный переход от моего "теперь", тем
больше он мне нравится.
первая часть, которую я хочу вспомнить, большая. Насколько? Просто
большая.
плохо? Большую часть своей жизни я провел в форме человека, и старые
привычки умирают трудно. Так что когда Альберт стабилизировал меня и я был
- по-моему, единственное подходящее слово "расширен", - я представлял себя
в антропоморфном облике. Конечно, если представить себе, что человек может
быть больше галактик, старше звезд и мудр, как все миллиарды людей
прошлого и настоящего. Я воспринимал Местную Группу - нашу Галактику и
всех ее соседей - как небольшой клочок в волнующемся океане энергии и
массы. Я мог видеть все сразу. Но смотрел я на дом, на родную Галактику и
М-31 рядом с ней, и поблизости Магеллановы Облака, и другие небольшие
облака и скопления, и клочки газа и пыли, и звездный свет. И я - моя
антропоморфная часть - протянул руки, и взял их в горсть, и пропустил меж
пальцев, словно я Бог.
галактик. Я вообще ничего не мог коснуться, мне нечем касаться. Все это
оптические иллюзии, все равно что Альберт, зажигающий свою трубку. Нет
ничего. Ни Альберта, ни трубки.
осязаемого существования. Я не могу ни создать небо и землю, ни уничтожить
их. Я вообще физически не могу воздействовать даже на ничтожную часть их.
и смотреть на миллионы и миллиарды других групп и галактик, протянувшихся
до оптического конца вселенной, где звезды удаляются быстрее, чем об этом
рассказывает их свет... а дальше... я могу заглянуть и за эти оптические
пределы, но это уже неважно. Альберт говорит мне, что это всего лишь
гипотеза в записях хичи, оттуда я сейчас черпаю информацию.
лишь ничтожные остатки Робинетта Броадхеда, не более чем какое-то
количество битов воспоминаний в море данных библиотеке "Истинной любви".
через это.
концепции "времени", потому что на электронном уровне, на котором я сейчас
нахожусь, временная шкала не очень увязывается с чем-то "реальным". Много
времени тратится зря. Электронный разум действует не так эффективно, как
механизм, с которым мы рождаемся, алгоритм не очень хорошая замена
синапсов. С другой стороны, в мире элементарных частиц все происходит
гораздо быстрее, и там фемтосекунда - это ощутимый промежуток. Если учесть
все плюсы и минусы, можно сказать, что я живу от тысячи до десяти тысяч
раз быстрее, чем раньше.
в виду время на "Истинной любви". Эсси очень тщательно отмечает минуты.
Чтобы подготовить труп к тошнотворной процедуре в ее цепях "Здесь и
После", необходимо много часов. Для подготовки к записи особого клиента -
меня, чтобы запись в банке данных, подобном банку Альберта, была
значительно качественнее - для этого нужно соответственно больше времени.
Когда ее задача была выполнена, она сидела и ждала, в руке у нее был
стакан с выпивкой, но она не пила, и не слышала попыток Оди, Джейни и
Долли завязать разговор, хотя иногда отвечала невпопад. Невесело было
ждать, пока станет ясно, сохранилось ли хоть что-то от покойного Робинетта
Броадхеда, и все это заняло три с половиной дня.
[Спин, шарм, цвет, запрещенная орбита - термины квантовой механики,
различные характеристики элементарных частиц], куда я переместился, это
была - назовем так - вечность. Так мне показалось.