вокруг! -- как никогда внятно негодовал Матвеенков.
Татьяне ты зря спешил. Вряд ли ее можно было застать на месте.
рассматривая так и эдак грелку в вытянутых перед собой руках.
из комсомола и автоматически отчислены из института.
ним посчитались. Климцова вытащил отец. Фельдмана отмазал декан, которому
профсоюзный деятель регулярно мыл машину. Мучкин выступал за факультет --
бегал кроссы и неоднократно занимал призовые места. Поэтому ему дали время
на исправление и оставили в покое. Нынкин имел очень жалкий вид, и над ним
бюро просто сжалилось. Пунтус заведовал учебным сектором, и к нему тоже
отнеслись вполсилы. Усова, несмотря на новый рост, продолжали считать
ребенком. Гриншпон играл в "Спазмах", а это все же, хоть какая-то, да
заслуга перед родиной. Чистка миновала и его.
нагрузки не несли, так что им таежная вылазка сойти с рук никак не могла.
Никто не вступился за них и не походатайствовал перед какой-либо инстанцией.
солидарности, то ли от образовавшейся вдруг скуки. Остальные продолжили
учебу.
ЭПИЛОГ. День грусти
пространство. Словно подводит черту.
стелется вдоль дороги, не удаляясь и не приближаясь.
струится полоса захиревших карагачей, слева -- натуральный ряд километровых
столбов, а дальше, насколько видит глаз, плывут пески, схваченные кое-где
колючкой да саксаулом.
высоковольтных опорах -- как последние известия. Но с новостями ко мне лучше
не подходить. Ничего не впитываю. Раствор памяти перенасыщен. Не могу
запомнить ничего нового, не упустив из былого.
с облаками, минуты счастья встают на фоне желтых плакучих дерев. И пять этих
выпавших из череды лет -- цифрой, одной и той же цифрой на километровых
столбах. Вечер в одиночку стелется вдоль дороги, не удаляясь и не
приближаясь.
выходят притертыми и перемазанными друг в друге. Тут бы жизни немного взять
и погодить, не разбазаривать созданное, а целиком бросить на какой-нибудь
прорыв. Зачем нас распределять по стране? Направить всех на один объект. Но
жизнь не мелочится. Если она развалила столько империй, есть ли смысл
говорить о нашей группе? Расскажи эти сантименты попутчикам -- обхохочутся!
Нашел, скажут, трагедию!
пригласили в гости и не спрашивают, почему не прихожу. Думаю, мы подружимся.
Но пока один телефонный звонок Гриншпона дороже всех старых орудий труда и
новых производственных отношений.
Климцова. В подшивке не хватало только его конверта. После случившегося
другой вообще не написал бы никогда.
Приговоренная высшей школой к высшей мере -- отчислению через исключение из
комсомола, Татьяна не выпала из поля зрения. В армию ее не призвали, как
Решетнева и Артамонова, но в армейскую столовую она устроилась. Проработала
год, восстановилась. Сейчас на пятом курсе. Доучивается. С ней произведен
троекратный обмен мнениями по поводу разлуки. Каждое ее эссе едва умещается
на семи листах. "В новом коллективе меня так до сих пор и не признали.
Смеются, как больные!" -- пишет она порой.
чтобы понять тебя, а там, посуди сама, -- совершенно чужие люди.
конгениальные умы настолько взаимозаменяемы, что я теряюсь, кому отдать
должное, кому -- предпочтение.
повышения квалификации. Куда уж нас повышать! Таскались по Крещатику и нос к
носу встретились с Фельдманом. От неожиданности он шарахнулся, словно мы
столкнулись ночью на кладбище. Формой одежды он спровоцировал нас. Произвели
небольшое вымогательство -- обязали сводить нас в ресторан. По закону
всеобщего накопления, который так и не вдолбили нам на политэкономии, у
Фельдмана в момент образовались и жилье, и машина. Не зря он экономил на
спичках и девушках.
Глядя на нашу разноклеточную одинаковость, он теряется, кого первым
продвинуть по служебной лестнице. По его милости мы рискуем навсегда
остаться стажерами!"
время учебы вы стали сиамскими близнецами, сросшимися в области сердца.
стране. Об этом написали газеты и сообщили телевизионные каналы. Да, да, я
имею в виду компрессорную станцию на газопроводе Уренгой -- Помары --
Ужгород. Зачем вы ее сожгли? Понятно, что дело случая -- но ведь не
произошел же он, этот случай, больше ни с кем другим.
после четвертого курса. Они то и дело убегали в самоволку. Все другие
призывники линяли в соседний лагерь к пионервожатым, но вот куда и зачем
убегали Нынкин с Пунтусом -- никто не понимал. Однажды их взяли с поличным.
По очереди. Сначала Нынкина, и в наказание велели ему выкорчевать за ночь
огромный пень. Нынкин дождался, пока уйдет офицер, и свалил спать в палатку.
Утром прямо с построения его потащили на доклад о проделанной работе. Ну
все, подумал он, сейчас увидят, что пень на месте, и дадут десять суток губы
за невыполнение приказа. Но каково было его удивление, когда он увидел, что
пень выкорчеван.
Пунтус. На воле он нарвался где-то на куриные яйца и с голодухи попросту
обожрался белка. У него открылась аллергия. Избавляясь от зуда, он почти
сутки просидел в прохладном болоте, опоздал на развод и был застукан.
Сменившийся дежурный офицер в наказание выделил Пунтусу для выкорчевки тот
же пень, что и Нынкину. Пунтус всю ночь корячился, весь исчесался, но довел
работу до конца.
Никогда не чтили социалистическую солидарность, а тут повели себя как
разночинцы...
сказал -- обстоятельств, очень далеко. Сами по себе являются прохладные
минуты прошлого. Осень. Тайга, застигнутая шальной простудой. Невиданный
тайфун, поливающий и без того приторную землю. Кроны стынут и истекают
листами. Мы забиты в барак непогодой. Сидим, обхватив двумя руками алюминий
горячих кружек. Тайфун мечется по чужой территории, не находя выхода.
Промозглый вечер просится в помещение. Ропот деревьев растворяется в
падающей темени.
посуде, ушедшее хорошо своей ржавчиной.
сакраментальная мечта -- устроить поскорее День грусти!"
безответной любви Артамонов тебя, помнится, вылечил. Он вскрыл тебе вены,
поведав невероятное. В самом патетическом месте, когда ты таскался по морозу
в поисках цветов, она, твоя подруга, выпроваживала через окно своего
ублюдка-слесаря. Теперь ты спокойно женишься на калинковичской еврейке,
уедешь в Израиль, потом разведешься и сдернешь в Канаду один-одинешенек.
Послушай, что он пишет из войсковой части 65471: "Консистентная жизнь с
примесями небытия. Хоть в петлю Гистерезиса лезь! От обессий и пертурбаций
нету спасу. Весь во власти фантомных ощущений. Словно радикально удалили
самый важный член и теперь его ломит где-то вне организма. Мечусь, как
меченосец. Такие душевные пустоты в жизни стоят обособленно, и именно из них
Эйнштейн вывел свою теорию. А что касается службы -- качусь вниз с огромным
ускорением. Инертности ни на грамм. Хожу и завидую хлору. Ему проще, он
семивалентный".
Березин Федор
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Беляев Александр
Распопов Дмитрий