вторглось к нему. Он ограждал себя от возможного.
ослепить, смотрело на него. То была его совесть.
безопасности и одиночества; заперев дверь на задвижку, он счел себя
неприступным; погасив свечу, он счел себя невидимым. Он овладел собой и,
облокотившись на стол, закрыв лицо руками, начал думать во мраке.
я видел Жавера и что он так говорил со мной? Кто такой Шанматье? Говорят, он
похож на меня. Неужели? Подумать только, что еще вчера я был так спокоен и
ничего не подозревал. Что я делал вчера в это время? Чем мне грозит это
происшествие? Чем оно кончится? Как быть?"
удерживать мысли, они убегали, как волны, и он обеими руками сжимал лоб,
чтобы остановить их.
пытался отыскать просвет и принять решение, рождал лишь мучительную тревогу.
ни одной звезды. Он вернулся к столу и сел на прежнее место.
более определенные, более устойчивые формы, и ему удалось представить себе в
истинном свете свое положение если не в целом, то хотя бы в деталях.
рискованность этого положения, он оставался полным его хозяином.
что он делал до сего дня, было лишь ямой, которую он рыл для того, чтобы
похоронить в ней свое имя. В часы глубокой сосредоточенности, в бессонные
ночи он больше всего боялся одного - услышать когда-нибудь, как произнесут
eго имя; он говорил себе, что эта минута будет означать конец всему, что в
день, когда снова раздастся это имя, рассыплется в прах его новая жизнь и -
кто знает? - быть может, и его новая душа. Он содрогался при одной мысли,
что это возможно. Право, если бы в одну из таких минут кто-нибудь сказал
ему, что придет час, когда это имя вновь прозвучит в его ушах, когда эти
омерзительные два слова - "Жан Вальжан", внезапно выплыв из мрака, встанут
перед ним, что этот грозный свет, предназначенный рассеять тайну, которой он
себя окружил, блеснет вдруг над его головой, но лишь сгустит эту тьму; что
это имя уже не будет для него угрозой, что эта разорванная завеса лишь
углубит тайну, что это землетрясение лишь упрочит фундамент его здания, что
в результате этого ужасного происшествия его жизнь станет, если он того
захочет, более светлой и в то же время более непроницаемой и что после
сличения с призраком Жана Вальжана добрый, почтенный "господин Мадлен"
окажется еще более уважаемым, более почитаемым и более спокойным, чем
прежде, - если бы кто-нибудь сказал ему это, он бы покачал головой и счел
эти слова бессмыслицей. И вот все это случилось на самом деле; все это
нагромождение невероятностей стало фактом, бог допустил, чтобы этот бред
превратился в действительность.
свое положение.
среди ночи, скользит, дрожа и тщетно силясь удержаться, по откосу, на самом
краю бездны. И он ясно различал во мраке незнакомого, чужого человека,
которого рок принимал за него и толкал в пропасть. Для того, чтобы пропасть
снова закрылась, кто-то из них неизбежно должен был упасть в нее - либо он
сам, либо тот, другой.
место его на галерах пустует, что оно все время ждет его, независимо ни от
чего, что ограбление Малыша Жерве должно привести его туда, что это пустое
место будет ждать его и притягивать к себе до тех пор, пока он его не
займет, что это неминуемо и неизбежно. И еще он сказал себе, что у него
нашелся заместитель, что по-видимому, некоему Шанматье выпало на долю это
несчастье; что же касается его самого, то, отбывая каторгу под именем
Шанматье и живя в обществе под именем г-на Мадлена, он может отныне быть
спокоен, если только сам не вздумает помешать людям обрушить на голову этого
Шанматье камень позора, - тот камень, который, подобно могильному камню, раз
опустившись, не поднимется никогда.
вдруг возникло одно из тех неописуемых ощущений, которые человеку дано
испытать не более двух-трех раз в жизни, нечто вроде судорог совести,
будоражащих все, что есть в сердце неясного, какую-то смесь иронии, радости,
отчаянья, - нечто такое, что, пожалуй, можно было бы назвать взрывом
внутреннего смеха.
этом? Я спасен. Все кончено. Существовала лишь одна полуоткрытая дверь,
через которую прошлое могло ворваться в мою жизнь; теперь эта дверь
замурована, и навсегда! Этот Жавер, который так долго мучил меня, этот
опасный инстинкт, который, кажется, разгадал меня - да, наверное, разгадал,
можно поклясться в этом! - и преследовал неотступно, эта страшная охотничья
собака, которая вечно делала надо мной стойку, наконец-то запуталась,
потеряла след и погналась за другой дичью! Отныне Жавер удовлетворен и
оставит меня в покое, он поймал Жана Вальжана! Кто знает, быть может, даже
он захочет теперь переехать в другой город! И все это совершилось помимо
меня! Я тут ни при чем! Да в конце концов что же во всем этом плохого?
Честное слово, люди, увидев меня, могли бы подумать, что у меня случилось
несчастье! Но ведь если кто и попал в беду, то никак не по моей вине. Это
дело рук провидения. Очевидно, такова его воля! Разве я имею право
расстраивать то, что устроено им? Так чего же я теперь добиваюсь? Во что
собираюсь вмешаться? Ведь это не мое дело. Как? И я еще недоволен? Чего же
мне еще надо? Цель, к которой я стремился в течение стольких лет, мечта моих
бессонных ночей, то, о чем я молил небо, безопасность, - я достиг ее! Так
угодно богу. Я не должен противиться его воле. А почему богу угодно так? Он
хочет, чтобы я продолжал начатое, чтобы я творил добро, чтобы в будущем я
стал прекрасным, поощряющим примером, наконец, чтобы наложенная на меня
епитимья и вновь обретенная мной добродетель дали мне хоть немного счастья!
Право, не понимаю, отчего я побоялся зайти к этому славному кюре и, поведав
ему все как на исповеди, попросить у него совета. Без сомнения, он сказал бы
мне то же самое. Решено, пусть все идет само собой! Пусть все вершит
господь!
глубины, наклонясь над краем того, что можно назвать бездной его души. Он
встал со стула и зашагал по комнате. "Вот что, - сказал он, - довольно
думать об этом. Решение принято!"
нельзя запретить морю возвращаться к своим берегам. Моряк называет это
приливом, преступник - угрызениями совести. Бог вздымает душу, как океан.
диалог, в котором он один и говорил и слушал, высказывая то, о чем бы ему
хотелось умолчать, выслушивая то, чего ему не хотелось бы слышать,
подчиняясь таинственной силе, которая приказывала ему: "Думай!", как две
тысячи лет назад приказала другому осужденному: "Иди!"
сделать одно необходимое замечание.
существа, с которым бы этого не случалось. Быть может даже, Слово никогда не
представляет собой более чудесной тайны, нежели тогда, когда оно, оставаясь
внутри человека, переходит от мысли к совести и вновь возвращается от
совести к мысли. Только в этом смысле и следует понимать часто встречающиеся
в этой главе выражения вроде: "он сказал", "он воскликнул". Мы говорим, мы
беседуем, мы восклицаем в глубине своего "я", не нарушая при этом нашего
безмолвия. Все внутри нас в смятении; все говорит за исключением уст.
Реальные душевные движения невидимы, неосязаемы, но тем не менее они
реальны.
же представляет собой это "принятое решение"? Он признался самому себе, что
уловки, допущенные его умом, были чудовищны, что слова "пусть все идет само
собой, пусть все вершит господь" ужасны. Допустить ошибку, совершаемую
судьбою и людьми, не помешать этому, участвовать в ней своим молчанием,
словом, ничего не делать - значит все делать! Это последняя ступень
недостойного лицемерия! Это преступление, низкое, подлое, коварное, мерзкое,
гнусное!
злого дела.
собственные слова: "Я достиг цели!"? И ответил, что его жизнь действительно
имела цель. Но какую? Скрыть свое имя? Обмануть полицию? Неужели ради такой
мелочи он сделал все то, что сделал? Разве не было у него иной, высокой,
истинной цели? Спасти не жизнь свою, но душу. Снова стать честным и добрым.
Быть праведником! Ведь только этого, одного лишь этого всегда хотел он сам,
и именно это заповедал ему епископ! Закрыть дверь в прошлое? Боже
всемогущий, да разве так он закроет ее? Совершив подобный поступок, он снова
откроет ее настежь! Он вновь станет вором, и притом презреннейшим из воров!
Он украдет у другого его существование, жизнь, спокойствие, его место под
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Юрьев Сергей