Колька Демченко.-- Тут не хохоньки да хаханьки! Игра! А в игре всяко
быват...
он полезет драться или бросит в меня коровьей лепехой. Я стерплю -- и смута
рассеется. Но Санька лишь скользнул по мне взглядом, и сердце мое сжалось --
в глазах его распаялись слезы, ими размыло-размазало красноту, сгустив ее в
бурую, кирпичную жижу. Там, где у Саньки болело, -- находятся почки, узнал я
позже. Вот по больным-то почкам, ослепленный жестоким мальчишеским гневом, и
врезал я ему в бобровском переулке и до сих пор не могу простить себе того
подлого удара.
от "сала" к "салу" только после неверного удара. Я, хоть и не всякий раз,
начал попадать по мячу, и, дети есть дети, пусть в переломном, задавалистом
возрасте, -- мы скоро забыли про распри, вошли в азарт игры, бегали, лупили
по мячу, ловили его, пока было видно, потом сидели, прислонившись мокрыми
спинами к стене хохловской бани, нагретой за день солнцем, отдыхивались,
лениво переговаривались, побрасывали камешки в Енисей. Промыслить бы
подсолнух, пощелкать семечек, поплеваться, но они еще даже не зацвели, еще
по-телячьи лопоухо висели над грядами. Но скоро, скоро воспрянут они,
засветятся солнцами по всем огородам, иной через городьбу шею перегнет, и не
хочешь, да рука его сама мимоходом вертанет, будто руль, туда-сюда -- и под
рубаху. Распластаешь кругляк, на четвертинки разделишь и сперва выешь мякоть
из середки, после и за семечки примешься. К осени не житье -- благодать: где
гороху, где бобов, где морковки, где брюкву иль репу промыслить --
подживленье сил, интерес большой утянуть огородину. Пока же все тебе
развлеченье: надергать моху из пазов бани, подымить едучей горечью, которой
не только глаза ест, но и в ушах от нее шумно, -- да и разбредаться по
домам.
Возле ворот, на бревне, вдавленном в землю, заслеженном задами, белея
исподиной, сидел дедушка Илья. На плечи его наброшена старая шубенка, на
ногах катанки, взблескивающие пятнами кожаных заплат. На голове ничего нету.
Редко уж в прохладные вечера выползал он за ворота. Сидел неподвижно,
забывая отвечать на поклоны проходивших мимо односельчан. Батога он так в
руки и не брал, но курить не мог бросить, хотя у него "харчало в груди" и
бабушка прятала кисет с табаком.
сторону, уступая мне, как это велось у него издавна, нагретое место. Мне
захотелось прижаться к деду и поговорить о чем-нибудь. Но мы и раньше-то не
больно много разговаривали, теперь и подавно.
дожидаясь ответа, сбегал во двор и на лавке, под опрокинутым ведром, нашел
старый, залоснившийся кисет с проношенной, пыльной подкладкой. В кисет
завернуты бумага и спички.
пронзил старика, отбросил спиной к заплоту. Минуту-другую белел он, распятый
на темных бревнах заплота, только борода его мелко-мелко подрагивала от
булькающего дыха да дергалось горло. Но вот отвалила, скатилась в кости
боль, дед беззубо пожевал, борода его походила сверху вниз, утвердилась на
месте, и он начал свертывать цигарку. Долго он ее крутил, усердно, весь ушел
в эту работу. Я ждал со спичкой наготове. Совладал дед наконец и с цигаркой.
Я чиркнул спичкой, поднес огонек к бороде деда, в которой белел хоботок
цигарки. Великим усилием, смирив дрожание в пальцах, дед нащупал цигаркой
огонек, ткнулся в него, будто пчелка в цветок, зачмокал по-детски жадно,
захлебисто замычал от сладости, и при остатнем свете гаснущей спички увидел
я -- он пробует мне подмигнуть и улыбнуться, взяла, мол, старая...
бухая на всю улицу, отплевываясь под ноги, мучительно высвобождая из себя
что-то застоявшееся, удушливое, ядовитое...
перехваченным голосом известил он. Часто и все еще сорванно дыша, дед
согнутым пальцем тыкал под глаза, сморкался громко, с чувством, вытирая
пальцы о голенище катанка и уже без спешки, обстоятельно курил, не соря
искрами, не захлебываясь дымом.
сообщил дед, помолчал и мрачно прибавил: -- Меньше гвалту в избе. И в
деревне грохоту... -- И стал жаловаться мне, что бабушка прячет табак,
прячет и прячет, никаких слов не понимает... чисто дитя...
ворота вылазки делает в надежде, что его кто-нибудь попотчует табачком, та
разгоняет курцов, этот с ней сутками не разговаривает -- забастовка!
пыльца, он и тому радехонек, тянет носом табачный запах. До свежего табаку
далеко, он только еще зацветает на дальней, почти в жалицу оттесненной
гряде. Я втихую помогаю деду, когда кто из мужиков оставит кисет -- отсыплю
горсть, но мужики к нам редко стали заходить, какой им интерес со стариками
якшаться?
Бабы, зловредничая, ткнут табачишко на огородных выселках, не поливают
зряшное, по их рассуждениям, растение, не полют, не пасынкуют. Гробовозы --
мужики гордые, огород полоть и поливать не пойдут. Вот и крутись парнишка,
поливай, щипли цвет, отростки, иначе вся крепость из листа уйдет. Пальцы
слипаются, душина от рук, горечью рот дерет, а мужики только и соизволят,
что срубить острым топориком табак, свалить его в борозды, поморить да
связками на чердак поднять.
сохнет он там дня три, и все домашние ходят ровно бы чумовые, клянут
табакуров, малые дети головами маются и даже блюют. Зато парнишкам полная
власть -- они начинают сечь табак, просеивать, и редко какая хозяйка
выдюживает бряк, стук, табачное удушье -- сбегает из дома.
обязанность владеть табаком. Поначалу я отлынивал от этой томкой и пыльной
работы, не понимая крупной от нее выгоды, -- две-три горсти табаку в кармане
-- и ты уж ближе к народу, особенно к шпане, везде ты свой человек. А обмен?
За табачок гони товары: серу, бабки, фантики, когда и пряник, и конфетка
обломится. Однажды в клубе Мишка Коршуков, сроду своего табаку не имевший,
хватился стрельнуть у одного парня, у другого -- ни табачинки. А я р-раз в
карман да всей-то горстищей самосаду Мишке. А он р-раз в карман да ответно
всей-то горстищей конфеток!
насквозь, и ко дну его пришита плаха, однако и плаха истоньшилась, по звуку
чую -- скоро и в ней проруб засветится. Но дед новое корыто не долбит:
"Этого хватит на мой век", -- и я берегу корыто, секу не со всего маху. Мне
кажется, если корыто прорубится -- и деду конец.
гвоздем набиты. Есть еще одно ситечко, из жести, на нем дырки шильем
натыканы -- для отсева табачной пыли. Мелким ситечком редко какой парнишка
пользуется -- кому охота лишнюю работу делать? Но я нарочно мелким ситечком
трясу, бабушку чтоб изводить. Никакой от нее жизни мужику в доме не стало.
Где ни расположишься табак рубить, все неладно, все она за корыто
запинается. Забрав корыто, топор, я один раз отправился в горницу, уселся на
пол, рублю табак, ору песни. Бабушка примчалась: "Ты чЕ тут делаешь?" --
"Табак рублю!" -- "Пошто ты при иконах, комунис, экое поганство утворяешь?"
-- "А где мне? На крыше?" Бабушка загорюнилась: "ЧЕ токо из тебя и
получится?.."
"Моя милка как бутылка, а я сам как пузырек..." Просевая табак, трясу
ситечком так, что всех сплошь разрывает чихом. "Будьте здоровы!" -- кричу я.
"Штабы ты пропал!" -- мне в ответ. Я и сам ка-ак чихну, аж сопля на щеку
выскочит. Я ее не стираю, вытаращив глаза, пялюсь на народ.
Пропащая голова!
не лупили -- сирота потому что. Других дерут -- изловят с табаком, штаны
спустят и: "Ах вы, сени, мои сени!.." И вот что опять же непостижимо: сечет
родитель парнишку, люто сечет, заранее зная -- бесполезная это работа, --
подрастет его парнишка, все одно курить станет.
пользовалась газетами сапожника Жеребцова, но нет в селе ни Жеребцова, ни
газет -- увезли его со всем выводком бесплатно на север, за горы. Дед
искурил исписанные мои школьные тетрадки. Промокашки остались, все в пятнах.
Он как-то муслил, муслил, слепил цигарку кое-как из промокашки, а она не
курится. Шлепнул дед цигарку оземь, вдаль уставился, борода у него заходила
вверх-вниз, вверх-вниз -- тогда-то я и увел из бабушкиного сундука церковную
книгу. Дед ее полистал, полистал, посмотрел страшные картинки и испуганно
прошептал: "Ташши обратно, от греха... -- и через время смущенно добавил: --
Да в ей, в этой божецкой книжке, и бумага на курево негодная".-- Бога,
конечно, боялся дед, но еще больше старух -- чуть чего -- и раскаркаются:
"Покарат, покарат!.."
на пачку махорки да на книжечку бумаги..."
пыль в нос, он жахнул чихом, утерся и, памятуя о примете, что если
труднобольной человек чихнет -- долго жив будет, сделался оживленным,
толковал мне, что Иванов день наступает и что в ночь на этот праздник цветет
Посняков Андрей
Доценко Виктор
Лукин Евгений
Суворов Виктор
Посняков Андрей