рассуждаешь, и шел бы прямо, а то прячешься!
око, зачем же его рвать.
в тебе при виде голой женщины и желания никакого не появлялось, ну тогда был
бы ты целомудренный человек... И я бы первый твоему целомудрию удивлялся
бы... хотя бы и не подражал и, весьма возможно, свез бы тебя в больницу.. А
если все это внутри у тебя есть и наружу рвется, а ты его только
сдерживаешь, как собаку на дворе, так цена твоему целомудрию - грош!
натворить!..
по себе, в этом виновато...
осоку.
судя по цветным кофточкам, юбкам и шляпкам, ярко пестревшим на траве. Одни
были в воде, брызгались, плескались и смеялись, и вода мягко обливала их
круглые нежные плечи, руки и груди. Одна, высокая, стройная, вся пронизанная
солнцем, от которого казалась прозрачной, розовая и нежная, во весь рост
стояла на берегу и смеялась, и от смеха весело дрожали ее розовый живот и
высокие девичьи крепкие груди.
Санин.
и Карсавина, испуганная, стройная и гибкая, бросилась им навстречу и быстро
погрузилась в прозрачную воду, над которой осталось только ее розовое, с
блестящими глазами лицо.
побежали назад.
громко запел:
радостный смех женщин, которым было стыдно и интересно.
лодке.
свинцовой. Все притихло и стало пахучее и темнее.
свете под свинцовой мглой, надвигавшейся сверху. Порыв ветра неожиданно
рванул, закрутился и зашумел, сорвав огонек. Крупная капля разбилась о
лодку, другая шлепнулась на лоб Санину, и вдруг защелкало по листьям и
зашумело по воде. Все сразу потемнело, и дождь хлынул как из ведра, покрыв
все звуки своим чудным водяным звуком.
облипла мокрая рубаха.
мокрую зелень, людей и воду, по которой прыгали стальные гвоздики. В воздухе
было мрачно, и где-то за лесом блестела молния.
клубилась тяжелая туча. Молния сверкала все чаще, и отсюда были видны их
грозные огни, пронизывавшие черное небо. Дождь совсем перестал, и в воздухе
стало сухо и тревожно пахнуть грозой. Какие-то черные и встрепанные птицы
торопливо пролетели низко над самой водой. Деревья стояли темные и
неподвижные, четко вырисовываясь на свинцовом небе.
притихло.
брюхом.
небо разодралось пополам со страшным треском, блеском и грохотом.
наполнивший все вокруг. Но голос его не был слышен даже самому.
молния, из тьмы вырывались их шагающие по гладкому песку резкие темные
фигуры. Все гремело и грохотало.
раскинул руки и во все горло долго и протяжно, и счастливо закричал
навстречу грому, с гулом и грохотом перекатывающемуся по небу из конца в
конец могучего простора.
XXXVI
неуловимой кроткой тишине, прозрачно стоявшей между деревьями, то тут, то
там тронутыми желтыми умирающими красками. И в этой тишине одинокие птичьи
голоса звучали разрозненно, и гулко разносилось торопливое жужжание больших
насекомых, зловеще носящихся над своим погибающим царством, где трав и
цветов уже не было, а бурьяны выросли высоко и дико.
остановившимися в глубокой думе, так смотрел вокруг - на небо, на желтые и
зеленые листья, на тихие дорожки и стеклянную воду точно видел все это в
последний раз и старался запомнить, вобрать в себя так, чтобы уже никогда не
забыть.
будто с каждым мигом все дальше уходит нечто драгоценное, что могло быть, но
не было и не будет никогда. И больно чувствовалось, что по собственной вине.
оно не повторится; не то огромная заветная деятельность, прошедшая почему-то
мимо него, хотя одно время он и стоял у самого центра ее. Как это случилось,
Юрий не мог понять. Он был убежден, что в глубине его натуры таятся силы,
пригодные для сломки целых скал мировых, и ум, охватывающий горизонты шире,
чем у кого-либо на свете. Откуда являлась такая уверенность, Юрий не мог
сказать и постыдился бы громко заявить о ней кому бы то ни было, хотя бы и
самому близкому человеку. Но уверенность была, и тогда даже, когда он ясно
чувствовал, что скоро устает, что многого не смеет и может только
раздумывать над жизнью, стоя в стороне.
стояли опрокинутые берега, убранные желтым и красным кружевом.
чуткости, раздумчиво стоящею в стороне от жизни, с иронически-грустной
улыбкой следя бессмысленную суету обреченных на смерть. Но было в этом
что-то пустое; в глубине души хотелось, чтобы кто-нибудь видел и понимал,
как красив Юрий в этой позе стоящего над жизнью, и скоро Юрий поймал себя на
самоутешении и с горьким чувством устыдился.
стал говорить себе, что какова бы то ни была жизнь и кто бы ни был виноват в
ее ошибках, в конце концов весь ее громоздкий и как будто грандиозный поток
скромно и глупо уходит в черную дыру смерти, а там уже нет оценки, как и
почему жил человек.
глубочайшим писателем или просто праздношатающимся, тоскующим русским
интеллигентом! Все ерунда!" тяжело подумал Юрий и повернул к дому.
отчетливее слышались даже собственные мысли и слишком чувствовалось