Чтение 53–й страницы книги ~Три минуты молчания~

дела поважней ваших тралей-валей. Он ей козырнул и пошел.

Клавка ко мне шагнула через комингс.

- Здравствуй, сестричка! - говорю. - Не ждала, не ведала? Есть о чем
поговорить. Только накинула б что-нибудь, холодно на палубе.

- Ну, что ты! Как же мне может быть холодно, если я тебя встретила? -
Протянула мне руку. - Как это не ждала? Третий день тебя высматриваю.

Я руки ее не взял. Держал свои в карманах куртки. Клавка себя обняла за
голые локти, поежилась. "Ну что ж, - я подумал, - не хочется тебе в
помещении говорить, где свидетели есть, так терпи". Мы с ней отошли подальше
от тамбура.

- Как здесь очутилась? Тоже поплавать решила?

- Да рейса на три только, в замену. Тут у них одна в декрет ушла,
Анечка Феоктистова. Знаешь ее?

- Никого я тут не знаю.

Клавка улыбнулась - так искоса, ехидно.

- Совсем никого? А с какой же я тебя видела? Которая к тебе на пароход
лазила.

- А... И как - понравилась она тебе?

Клавка поморщилась.

- Зачем она штаны носит? Скажи, чтоб сняла. А то все думают - у нее
ноги кривые.

- Прямые у ней ноги.

- А ты их видал?

- Сколько надо, столько видал.

- Ничего-то ты про ее ноги не знаешь.

- Ладно. Тебе-то о чем беспокоиться?

- Да не о чем. У меня ж они не кривые. Просто, мне тебя жалко стало.

- Вон чего! Ты и пожалеть умеешь?

Чуть-чуть она только смутилась. Но намек не приняла.

- Я серьезно говорю. Неужели ты себя так мало ценишь? Большего не
стоишь, да?

На палубе ветрено было, и скулы у меня обтянуло солью, и в глазах сине
было от моря, и я себя здесь неуверенно чувствовал, хоть и в куртке был, - и
меня понемногу злость начала разбирать: ведь ничем я ее не пройму, кошку эту
полусонную. Она же меня хитрее. Вот и не накинула на себя ничего, чтоб я
весь ее вырез наблюдал на груди, до той самой ложбинки.

Крановщик ей покричал сверху:

- Клавка, что пепельницу выставила? Прикрой, я ж так людей могу
покалечить!

Так она нарочно к нему еще повернулась и вырез расправила пошире.

- Быть этого не может, - говорит. - Из-за меня еще никто не
покалечился. Только лишь по своей глупости.

Вот так. И я, наверное, по своей. Я ее взял за локоть, повернул к себе.

- Может, поговорим все же?

- Да, миленький! - Вся подалась ко мне, и глаза прямо влюбленные. - Да!
А зачем же я за тобой в море пустилась? Расскажи хоть, как плавается тебе?
Меня-то вспоминал или совсем забыл?

- Только тебя и вспоминаю, - говорю. - Днем вспоминаю, а по ночам
снишься.

- Что ты говоришь!.. - Вся просто рассиялась.

- Клавка, - я сказал. - Давай-ка шутки в сторону.

Опять она мне улыбнулась искоса.

- А я думала, когда ты мне руки не подал, она у тебя - в рыбе. А она
сухая. Ах ты, рыженький!..

- Какой я тебе "рыженький"? Какой "миленький"? У тебя своих там экипаж
наберется, меня к ним не приплетай.

- Зачем же приплетать, ты у меня отдельно. Ты к этому, что ли,
заревновал? С которым я в тамбуре стояла? Зачем? Такой заливщик типичный, а
поговорить-то с ним не о чем. И руки - как у лягушки, бррр! Да мне и
смотреть ни на кого не хочется, с тех пор как я тебя увидела.

- Вот именно. Не считая Аскольда твоего.

- Аско-ольда?!

- Ну да, с которым ты осталась.

- Да какой же он мой? Ты что! Он, во-первых, и не остался. И не так-то
просто со мной остаться. Меня, знаешь, еще повалить нужно!

Стояла она передо мной - крепкая, ноги такие сильные, что можно в шторм
стоять и ни за что не держаться, плечи - как у солдата развернуты, вся
подобранная, как будто вот сейчас кинется. И никакой же ветер ее не брал,
лицо лишь слегка залубенело, грубо так зарумянилось, а руки и грудь - и
кожей гусиной не покрылись. Ну, чем такую проймешь? И я чувствовал -
разговор у нас в песок уходит. С ней же нельзя про эти трали-вали, она здесь
трех собак съела, а нужно прямо спрашивать. И я прямо спросил:

- Клавка, зачем ты все же в море-то пошла? Или денег моих мало
показалось? Могла бы и пожить на них.

Вот тут наконец она смутилась. Вся красная стала, даже вырез порозовел.

- Миленький, про деньги я все скажу. Обязательно, а как же? Я тебе их
все верну. Наверно, с этого надо было начать... Ну, прости. Я так
обрадовалась, когда тебя встретила. Но ты - неужели только из-за них про
меня вспоминал?

- Сколько ж ты мне вернешь?

Опять она поежилась, обняла себя за локти.

- Все, что было. Триста с чем-то.

Так. Решили они, значит, со мной поделиться. Моим же собственным
поделиться. Испугались, вдруг я скандал начну. Ведь я от них прямиком в
милицию попал, а что, если я заявил там, и милиция свой розыск начала, ждет
лишь, когда я с моря вернусь, вспомню каких-нибудь свидетелей... Торгаша,
гардеробщика в "Арктике". Таксишника, который нас вез, - их на весь город
человек двадцать и наберется. Так лучше меня опередить, вернуть мне какую-то
долю, и с нас взятки гладки, остальное - ты у своей Нинки на Абрам-мысу
посеял, пусть там и поищут. Не для того ли ты за мной "в море пустилась"?
Бог ты мой, сколько мороки! Знали б вы, что я на них крест поставил.

- Ну, мы все кончили про деньги? - она спросила.

- Да, все.

Она помолчала.

- Может быть, там больше было?

- Не было.

- Вот, слава Богу... А другого разговора у нас не будет? Не приготовил,
да?

Так и спросила - "не приготовил"?

- Вот здорово, еще я специально готовиться должен?

- А как же? Разве я не думала, какие тебе скажу слова, когда встречу?
Просто не вышло... из-за этих денег. Никак я не могу к тебе пробиться. То
так жить без меня не мог... Обиделся, что тогда тебя побили?

- Ну, за это я отдельно как-нибудь посчитаюсь.

- А так тебе и надо, если хочешь знать. Ты вспомни, как ты себя вел.
Или совсем ничего не помнишь?

- Ладно, - я сказал. - Кончили обо всем. Никакого разговора у нас и
быть не должно. Кто я тебе? И ты мне - кто? Поняла?

Она кивнула молча.

- Эти ты мне вернешь, а все остальное, что вы из меня вытрясли...
пользуйтесь, никуда я заявлять не буду.

- Там, значит, больше было?

- А то не знаешь?

- Сколько же?

- Тысяча. Ну, почти тысяча.

- Ой, много! - вздохнула чуть не горестно. - Где же ты столько
растерял? Может, когда на Абрам-мыс ездил?..

- Клавка, - я сказал. - Ну, что ты финтишь? Насквозь же я тебя вижу!

- Господи, ну не знаю я, где твои деньги! Пропили они, наверно...

- Пропили?!

Отчего меня так поразило, что именно пропили? Ну, ясное дело, не дворцы
же они строили с хрустальными палатами на мои шиши! Но я так представил себе
- вот я сегодня с этими бочками.., а они там, на берегу, в каком-нибудь
шалмане; может, даже в тот самый час... Хорошо ли им пилось? Хорошо ли
вспоминалось обо мне? Может, и пропустили по одной за мое драгоценное. Вот
так. Пропили. Я их - убью. Ну, я же их убью, другой же кары у меня нету для
них. Пусть меня судят. В суде, в зале, свои же будут сидеть, такие же моряки
или их жены, они-то знают, как я эти шиши заработал. И вот пришли подлые
лодыри, нелюди, сволочь подзаборная, и накололи меня на эту девку, и
ограбили. И добро бы еще употребили эти деньги на что путное. Так нет же.
Промотали. Пропили...

- Уйди, - сказал я Клавке. - Уйди, пока я тебя не пришил тут же.
Никогда мне не попадайся на глаза.

Она себя взяла за плечи, как будто ей тут-то и стало холодно. Прикрыла
наконец свой вырез.

- Что ты на меня кричишь? - спросила, чуть не со слезой в голосе. Хотя
я не кричал, я тихо ей это сказал, сквозь зубы. - Думаешь, я боюсь тебя, бич
несчастный? Что ты можешь мне сделать? Чем ты мне грозишь? я, знаешь ли,
криканная. Мужиками битая. Родителями проклятая. Ревизорами пуганная. Мне за
себя уже ничего не страшно. А ты вот - жизни не понимаешь, рыженький! С
тобой по-хорошему, а ты на людей кидаешься.

- Я еще на тебя не кинулся. Я еще всех слов тебе не сказал.

- Да уж какие ты там слова для меня приберег... Слышала, и сама умею.

Она пошла от меня, застучала каблучками по палубе. С полдороги
повернулась, спросила:

- Говорят, вы на промысле остаетесь?

- Тебе-то что?

- Теперь - ничего. Вам счастливо, с пробоиной. Авось не потонете.
Значит, до апреля?

- Значит, так.