видимым равнодушием выпустил Бориса из поля зрения.
опустив руку, подумал: "Какой я жалкий глупец! Зачем мне это нужно?" - Я
должен встретить знакомого офицера. Он проездом... Знакомы были по фронту.
мелькнул огонек зажженной спички. Спросил:
пепельницу. - У вас есть командир взвода, лейтенант Чернецов. Прошу к
нему.
нужно никакого увольнения, сказать и сейчас же выйти - отталкивающая
бесстрастность, незнакомое равнодушие звучали в голосе комбата. Но все же,
пересилив себя, пересилив отчаяние, он козырнул второй раз, упавшим
голосом обратился к Чернецову, заметив, как пунцовый румянец пятнами залил
скулы лейтенанта.
телеграмма.
подняв, сел к столу, сухо скрипнула от этого движения новая портупея.
увольнительную Борису.
быстрого решения Чернецова.
свободное такси, и улица сдвинулась, понеслась, замелькали вдоль тротуара
багряные клены, лица прохожих, жарко пылающие от заката стекла, сквозные
ноябрьские сады, встречные троллейбусы, уже освещенные и переполненные.
Прохладные сквозняки охлаждали разгоряченное лицо Бориса, и он думал:
"Быстрей, только быстрей!" - но сердце сжималось с ощущением какой-то
тошнотной тревоги.
какие носили фронтовые шоферы.
карманам своей кожаной куртки. - Поди-ка вон разменяй в киоске. Подожду.
лишнего не беру. Сам недавно оттуда.
выветрился в машине, и головокружения не было. Он шел в вечерней тени
оголенных, пахнущих осенью тополей, шел, не замечая ни прохожих, ни
зажигающихся фонарей, не слыша шороха листьев под ногами, и думал: "Зачем
сейчас я спешил? Куда? Что я хотел сейчас?"
будоражащие душу свистки маневровых паровозов, тем больше он ощущал
ненужность и бессмысленность этой встречи. "О чем же нам говорить? Что нас
связывает теперь? Жаловаться своему командиру взвода Сельскому, быть
обиженным, оскорбленным, выбитым из колеи? Нет уж, нет! Легче умереть, чем
это!"
пустынный, голый, облетевший, и посмотрел на часы, зажженные желтым оком
среди черных ветвей ("Десять минут до прихода поезда"), он сел на скамью,
закурил в мучительной нерешительности. Он никогда раньше не переживал
такой нерешительности. А стрелка электрических часов дрогнула и
остановилась, как тревожно поднятый вверх указательный палец. Тогда
усилием воли он заставил себя подняться. Но тотчас же снова сел и выкурил
еще одну папиросу.
чтобы все-таки узнать о прибытии поезда, тот изумленно уставился на него,
переспросил:
почувствовал такое странное, такое освежающее облегчение, что невольно
спросил снова: - Значит, двадцать седьмой?..
дежурный. - Так что так.
глядя на рельсы, понимая, как теперь уже было бессмысленным и ненужным его
увольнение, как бессмыслен был тот унизительный разговор с капитаном
Мельниченко, с лейтенантом Чернецовым и как никчемна, глупа была эта его
нерешительность, его попытка все же действовать, спешить, встретить
Сельского.
платформу. - Вот я и со своим командиром взвода не встретился... А зачем я
этого хотел?"
стало жаль себя и так отчаянно представилось свое новое положение
противоестественным, что нестерпимо страстно, до холодка в животе,
захотелось ощутить, почувствовать себя прежним, каким был год назад после
фронта, - решительным, несомневающимся, уверенным во всем. Но он не мог
пересилить себя, перешагнуть через что-то.
вокзальный ресторан, где запахло кухней, и этот запах почему-то раздражил
его своей будничностью. Просторный зал повеял холодком: в этот час после
отхода поезда он был довольно пустынен. Официанты бесшумно двигались,
убирая со столиков, иные бежали с подносами, нагруженными грязной посудой,
бочком обходя посредине ресторана большой аквариум с подсвеченной
электричеством зеленой водой.
он надел все ордена, и грудь его напоминала серебряный панцирь. Эти
обращенные на него взгляды не зажгли в нем удовлетворенного чувства, как
раньше, не возбудили его, и он с прежней полуусмешкой положил на белую
скатерть коробку дорогих папирос, которые купил в закусочной ради встречей
с Сельским, и тут же, как бы увидев себя со стороны, подумал с каким-то
тупым, сопротивляющимся ощущением: "Что эти люди думают обо мне?"
доброжелательный малый, и очень вежливо, с выработанной
предупредительностью наклонил голову: "Слушаю вас", - Борис не сразу
ответил ему, соображая, что надо все-таки заказывать, и официант опять
спросил:
пожалуй.
шепотом, как давнему знакомому:
боржом - отличный, свежий. Вчера из Москвы.
облокотился на стол и сквозь дымок папиросы стал с ленивым, почти
безразличным вниманием рассматривать немногочисленных посетителей,
зачем-то угадывая, кто эти люди, для чего они здесь.
проникавшие в тихий зал ресторана. - По орденам видят, что я воевал. И -
больше ничего. Я один здесь..."
приблизился к столику и аккуратно поставил поднос с заказом, Борис,
овеянный каким-то благодарным огоньком от этой доброжелательности, налил
из графинчика в рюмку и фужер и рюмку придвинул официанту.
ли...
чтобы не опьянеть; он не хотел пьянеть.
пришел какой-то поезд, - забегали живее официанты, уже не было свободных
столиков; и внезапно зал с хрустальными люстрами, и столики, и аквариум, и
пальмы, и папиросный дым, и сквозь него лица заполнивших ресторан людей
поплыли в глазах Бориса, мягко сдвинулись. Появилось необыкновенное
ощущение: тогда, в Польше, на берегу осенней Вислы, они с Сельским
стреляли по танкам, могли умереть и умерли бы, если бы не удержались на
плацдарме, а теперь вот он не встретил Сельского, а сидит один за этим
столиком, пьет коньяк, слушает этот шум в ресторане, гудки паровозов...
Нет, тогда все имело смысл, и тогда рядом с Сельским он мог до последнего
Контровский Владимир
Перумов Ник
Никитин Юрий
Андреев Николай
Андреев Николай
Майер Стефани