отпустил, а распятый раб с креста его простил. И не за кого-то там
неизвестного, а за самого себя. Вот какой смысл в этой басне об
искуплении.
отпускать?
это право заслужил, то оказалось, что в нем никто не нуждается.
зарождалось в его голове, но он не мог, не умел этого высказать.
которые перенесли на себе? Вот, например, вас, наверно, не раз продавали,
так Иуду вы простить можете?
свои силы. Взвалил ношу не по себе и рухнул под ней. Это вечный урок всем
нам - слабым и хлипким. Не хватай глыбину большую, чем можешь унести, не
геройствуй попусту. Три четверти предателей - это неудавшиеся мученики.
осклабился Корнилов. - Ну, знаете, тогда далеко ему до нашей техники
подбора кадров. Те тоже дают порой промашки, но так... - Он покачал
головой. - Подумать только, какую компанию он себе собрал. Петр отрекся,
Фома усомнился, а Иуда предал. Трое из двенадцати! Двадцать пять процентов
брака. Да любой начальник кадров слетел бы за такой подбор. Без права
занятия должности. Вот Петр: ведь только случайно и он не стал предателем.
Ну как же. Его тогда какая-то девка из дворца правителя признала: "Э, да
ты тоже из них?" А что он ей ответил? "Знать я его не знаю, ведать не
ведаю, и дела мне до него никакого нет". И так три раза: нет, нет и нет.
Ну а что, если бы кто из власть предержащих тут был и эти девкины слова
услышал? Он сразу бы прицепился: "Как ты говоришь? Этот? Вот эта самая
борода? А ну, подойди-ка сюда, уважаемый. Так вы что? Оба из одной
компании, стало быть? Ах нет? И не видел, и не слышал? А что же она
говорит? Наговаривает? Ах негодяйка! И этот врет? И этот тоже? Ах они
клеветники! Ах гады, ну постой, я их всех!.. Взять! Этого, самого
безвинного! В холодную его! Раздеть до низиков! Он думает, что он у тещи в
гостях! Врешь! Запоешь! Вспомнишь! Как еще!" - Корнилов с большой
экспрессией исполнил эту сцену. - Ну вот и конец вашему Петру. А ведь
помните, что Христос об нем сказал: "Ты камень, и на камне этом я возведу
храм свой!" Хорош камень! Впрочем, и храм у вас тоже получился хорош! Ну
ладно, с этими двумя в общем-то понятно - а вот куда Пилата денете? Судью,
руки умывающего? Который и на смерть осудил, и в смерти как бы не виноват.
Потому что если общественность вопит "распни, распни!", то что тогда судье
остается, как и правда не распинать? Так вот с этим-то председателем
воентрибунала что нам делать? Тоже прощать? За чистоплотность? Не просто,
мол, распял, а руки перед этим вымыл? Не хотел, мол, но подчинился
общественности. Ах, какое смягчающее обстоятельство! Так что, войдет он в
царствие Божие или нет?
почувствовал на своих руках кровь невинного - он уже задумался. А если он
начал думать, то уж додумает до конца. Помните, как Мармеладов
Раскольникову говорит: "Распни меня, распни, судья праведный, но распни и
пожалей, и я тогда руки тебе поцелую..." Да и что мы знаем достоверного
про Понтия Пилата - проконсула иудейского?
говорил:
оригинально! Все это уже было! Да! С этим приходится согласиться! Но
только в каком смысле, дорогой товарищ Корнилов? Только в одном! В том-то
и лихость таких истин, что они всегда были с нами, и изречь их не великая
мудрость, а вот умереть за них... Но вот что-то философы не больно хотели
умирать...
те уже не лаяли. А над садами и горами плыла полная черная южная ночь.
Тучи закрыли небо. Парило, как перед грозой. И было тихо-тихо: не
стрекотали кузнечики, не пели сверчки, не кричали в длинных влажных
травах, похожих на водоросли, крапчатые болотные птахи, только внизу, как
отдаленный железнодорожный переезд, все грохотала Алмаатинка. Этот
раздувшийся к ночи ледяной поток (весь день таяли снеговые шапки) ломал
горы и катил валуны.
податливая - набросила на голые плечи, черную шаль с розами, но когда
Корнилов хотел обнять ее, то наткнулся на жесткую, напружиненную руку
попа. "Вот чертов поп, - подумал он, - а ведь ему больше шестидесяти".
директор дал почитать. "Переписка апостола Павла с философом Сенекой
Христианствующим". Слышали такого - Анний Луциний Сенека? Так вот, с
христи-ан-ствующим.
Христианствующим. Подделка это все. Он о Христе и не слышал. Как, конечно,
и о Павле. А услышал бы - обоих вздернул на крестах и не охнул. Но веление
века он понял правильно. Вот поэтому он и христианствующий. Нельзя было в
то время услышать шаги командора и не стать Христианствующим.
пишет вроде попа Ионы Брихничева", - и сказал:
вообще.
уже умерла, не то еще только умирала - этого толком никто не знал, потому
что никто не интересовался. На свет лезли упыри и уродцы. И назывались они
императорами, то есть вождями народа. Оглянуться было не на что. Ожидать
было нечего. Настоящего не существовало. Сзади могилы, и впереди могилы.
"Третье поколение уже рождается в огне гражданской войны". Это Гораций о
прошлом Рима. "Волки будут спать на площадях и выть от голода в пустых
чертогах" - это Овидий о будущем Рима. Но то был еще золотой век. Август.
Принципат. Расцвет искусств. А после уже действительно пошла тьма и
безысходность. И юрист Ульпиан объяснил причину этого так: "Что нравится
государю, то имеет силу закона, потому что народ перенес и передал ему
свои права и власть". И Сенека понимал: раз так, надо опираться не на
народ - его нет, не на государя - его тоже нет, не на государство - оно
только понятие, - а на человека, на своего ближнего, потому что вот он-то
есть, и он всегда рядом с тобой: плебей, вольноотпущенник, раб, жена раба.
Не поэт, не герой, а голый человек на голой земле. Вы понимаете?
и самое надежное в мире. Вот последнее-то, кажется, товарищ Сталин себе
уяснил далеко не полностью!
неожиданно для себя сказал:
Андрей. - Да, Сенека это понял и за это у позднейших отцов церкви получил
прозвание Христианствующего. Но не Христа! Теперь вот о Христе. Лет за
тридцать до этого на другом конце империи бродил по песчаным дорогам Иудеи
плотник или строитель, говорят еще, что он делал плуги, нищий проповедник
с кучкой таких же бродяг, как и он. Они хоть не сеяли и не жали, но урожай
собирали - то есть попросту попрошайничали. Что соберут, то и поедят, где
их тьма застанет, там и заночуют. Все беспрекословно слушали своего вожака
- нрав у него был вспыльчивый, яростный, но отходчивый. А вообще имел
характер ясный и простой. Образован не был, хотя греческий и знал (иначе
как бы он говорил с Пилатом?). А проповедовать умел, и его заслушивались.
Говорил картинно, хотя и суховато, просто и четко, с великим жаром
убежденности. Был очень осторожен, и заставить его проговориться было
невозможно. И хотя всем было ясно, что он отрицает все - императора,
власть императора, богов императора, мораль императора, - за язык поймать
его не удавалось. Вести из Рима просачивались скупо, и что делалось в
империи - никто не знал, да и что было этим рыбакам да ремесленникам до
высокой политики? Философские же и исторические сочинения, так сказать,
книги века, конечно, доходили и в эту тьму тараканью, но этот плотник или
строитель их никогда не развертывал. Зато яснее, чем все эти поэты,
философы, ораторы и государственные умы, он понимал одно: мир смертельно
устал и изверился. У него нет сил жить. Выход один - надо восстановить
человека в его правах. Но знал он и еще одно - самое главное! За это
придется умереть! И не так умереть, как умер Сократ, среди рыдающих
учеников, не так, как кончал с собой римский вельможа в загородной вилле,
то открывая, то вновь перевязывая жилы, - а просто нагой и наглой смертью.
А вы понимаете, что такое крестная смерть? - спросил отец Андрей, вдруг
останавливаясь. - "Masmera min hazluv" - длинные гвозди креста, а?
Понимаете?
Корнилов почувствовал, что она прильнула к отцу Андрею, а тот, сминая,
нарочито больно, придавил ее к себе.
Андрей. - Вот легионеры с осужденными добрались до места. Кресты там уже
торчат. "Остановись!" С осужденных срывают одежду. Их напоили по дороге
каким-то дурманом, и они как сонные мухи, их все время клонит в дрему от
усталости. На осужденных накидывают веревки, поднимают и усаживают верхом
на острый брус, что торчит посередине столба. Притягивают руки,
Доставалов Александр
Бажанов Олег
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Емилина Ника