платья. Он приблизился к полуоткрытой двери библиотеки, на мгновение замер и
удалился; с лестницы донеслись ее шаги. Я встал с кресла и пошел за ней. Я
нагнал ее у поворота коридора, где она остановилась задуть свечи. В
мерцающем свете наши глаза встретились.
еще чего-нибудь не натворили.
Поверьте, вы можете доверять Кендаллам. Они не выдадут наш секрет.
ответила она. - Из-за вас я чувствую себя служанкой, которая прячется с
грумом на чердаке. Прежде мне бывало стыдно, но такого стыда я никогда не
знала.
обещание и не рассердились. Я бы немедленно ушел, если бы вы попросили.
мое лицо.
ночью я пообещала выйти за вас замуж? За обедом я при Кендаллах сказала, что
вы потеряли рассудок, и была права. Вы прекрасно знаете, что я ничего вам не
обещала.
чувствовал, что мое лицо пылает.
свой день рождения. И тогда и сейчас я мог бы просить только об одном -
чтобы вы вышли за меня замуж. Что же еще я мог иметь в виду?
недоумевающая, как человек, услышавший слова на чужом языке, которые он не в
состоянии ни перевести, ни постигнуть, и вдруг я с болью и отчаянием
осознал, что мы действительно говорим на разных языках: все, что произошло
между нами, произошло по ошибке. Как она не поняла, о чем я просил ее в
полночь, так и я в своем восторженном ослеплении не понял, что она дала мне;
то, что я считал залогом любви, было совсем иное, лишенное смысла, и она
истолковала это по-своему.
могла настолько превратно понять меня.
обвенчаемся?
мне уйти. - Запомните раз и навсегда. Мне жаль, если вы надеялись на это. У
меня не было намерения вводить вас в заблуждение. А теперь - доброй ночи.
Но, Боже мой, почему вчера ночью вы не сказали мне правду и не попросили
меня уйти?
нас ничто не связывало. Она явилась из иной земли, принадлежала иной расе.
хотела отблагодарить вас, вот и все. Вы подарили мне драгоценности.
что он видел в ней, чего страстно желал, но так и не получил. Я познал
мучение и боль, и бездна между мной и Рейчел сделалась еще глубже. Ее глаза,
такие темные и не похожие на наши, пристально смотрели на нас обоих и не
понимали нас. В мерцающем свете свечи рядом со мной - в тени - стоял
Эмброз. Мы смотрели на нее, терзаемые мукой безнадежности, а в устремленных
на нас глазах горело обвинение. Ее полуосвещенное лицо тоже было чужим -
маленькое узкое лицо со старинной монеты. Рука, которую я держал, уже не
была теплой. Холодные хрупкие пальцы изо всех сил старались освободиться,
кольца царапали мне ладонь. Я выпустил ее руку и тут же захотел вновь
прикоснуться к ней.
сделала? Вы изменились в лице.
деньги, драгоценности. Ей принадлежали моя душа, мое тело, мое сердце. Имя?
Но и его она уже носила. Ничего не осталось. Разве что страх... Я взял из ее
руки подсвечник и поставил его на выступ над лестницей. Я положил пальцы ей
на горло и сцепил их кольцом; теперь она не могла пошевелиться и только
смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Казалось, я держу в руках
испуганную птицу, которая, если я чуть сожму пальцы, немного побьется и
умрет, а если ослаблю - вырвется на волю и улетит.
никогда... никогда...
Она отшатнулась от меня, прижимая пальцы к горлу. По обеим сторонам
жемчужного колье, там, где только что были мои руки, проступили две красные
полосы.
отрывались от моего лица, пальцы по-прежнему закрывали горло. Я увидел на
стене свою тень, чудовищную, бесформенную, неузнаваемую. Я видел, как Рейчел
скрылась под сводом. Слышал, как захлопнулась дверь и ключ повернулся в
замке. Я пошел в свою комнату и, случайно заметив в зеркале собственное
отражение, остановился и внимательно посмотрел на него. С каплями пота на
лбу, без кровинки в лице, передо мной стоял... Эмброз? Я пошевелился и снова
стал самим собой; я увидел сутулые плечи, слишком длинные, неуклюжие руки и
ноги, увидел нерешительного, простодушного Филиппа, позволившего себе
мальчишескую выходку, которую Рейчел просила Кендаллов простить и забыть.
портьеру, растрепал альманах, лежавший на каминной доске, и сбросил его на
пол. Я наклонился, поднял книгу, вырвал из нее лист и, скомкав, бросил в
огонь. Конец моему дню рождения. Конец дню всех дураков.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
за окном непогоду, в столовую вошел Сиком с запиской на подносе. Я увидел
ее, и сердце мое екнуло. Может быть, она просит меня подняться в ее
комнату... Но писала не Рейчел. Почерк был крупнее и более округлый. Записка
была от Луизы.
- он ждет ответа.
Кто бы ни предлагал мне встретиться, моим первым побуждением всегда, а в то
утро особенно, было набросать слова благодарности и отказаться. Однако когда
Сиком принес перо и бумагу, я решил поступить иначе. Бессонная ночь, агония
одиночества неожиданно пробудили во мне стремление отвести с кем-нибудь
душу. Луиза была мне ближе всех. Итак, я написал ей, что приеду утром в
город и отыщу ее в церкви.
оседлал Цыганку к одиннадцати часам, - сказал я.
письмо, начатое накануне. Мозг мой работал вяло, как в тумане, и я, скорее в
силу привычки, чем по необходимости, отмечал факты, цифры и выписывал их на
листок. Покончив с делами, я прошел в конюшню, торопясь уехать из дома и
оказаться подальше от всего, что было с ним связано. Я не поехал по аллее
через лес, полный вчерашних воспоминаний, а свернул в сторону и напрямик
через парк поскакал к большой дороге. Моя лошадь, резвая и нервная, как
молодая лань, испугавшись непонятно чего, насторожила уши, встала на дыбы и
бросилась в кустарник. Неистовый ветер на славу потрудился над нами обоими.
Не было больше мягкого тепла последних недель, гладкого моря, солнца.
Огромные хвостатые тучи с черными краями неслись с запада и время от времени
с неожиданной яростью обрушивали на землю потоки града. Море в западной
бухте кипело и билось о берег. В полях по обеим сторонам дороги кричали
чайки, усеявшие свежевспаханную землю в поисках взлелеянных ранней весной
зеленых побегов. Нат Брей, которого я так быстро выставил прошлым утром,
стоял у своих ворот, укрывшись от града свисающим с плеч мокрым мешком; он
поднял руку и прокричал мне приветствие, но ветер отнес звук его голоса в
сторону.
едва покрывала песок, оно отливало от берега, взбивая пушистую пену, на
востоке, перед устьем, катились огромные длинные валы; они обрушивались на
скалы у входа в гавань, и рев бурунов сливался с воем колючего ветра,
который сносил живые изгороди и гнул долу покрытые почками деревья.
те, кого я видел, шли, согнувшись под ветром, с покрасневшими от холода
носами. Я оставил Цыганку в и по тропинке поднялся к церкви.
Луиза пряталась от ветра на паперти между колоннами. Я открыл тяжелую дверь,
и мы вошли в церковь. После ненастья, бушующего за стенами, она казалась
особенно тихой; на нас дохнуло знакомой прохладой, гнетущей, тяжелой, и
запахом тления, какой бывает только в церквах. Мы сели у лежачей мраморной
фигуры моего предка в окружении фигур рыдающих сыновей и дочерей, и я
подумал, сколько Эшли рассеяно по нашей округе - одни лежат здесь, другие в
моем собственном приходе, - как они любили, страдали, как обрели последний
приют.
Семенова Мария
Быков Василий
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Куликов Роман