вас, ваше величество, не подпускайте этот наполненный пустословием и
глупостью мешок к вашему царственному сыну! Разве вата и огонь могут быть
вместе?
маленькой Хуррем. Для счастья и мудрости нашего сына. Умоляю вас.
нему всем телом. Он охотно принимал ее ласки. Была единственным человеком,
которому дано было пробудить в султане человечное, приближаясь к нему на
расстояние, для всех других угрожающее и опасное. Другие как наивысшую
милость принимали право целовать полу его одеяния или рукав, только
великий муфтий был удостоин чести целовать воротник падишаха.
которого он составил книгу законов <Слияние морей>, - она еще и теперь
считалась непревзойденной, ибо сказано было в той книге, что особа султана
является местом слияния двух морей - царства и знания - и местом восхода
двух светил - смелости и кротости. Высокое уважение заслужил ибн-Ибрагим и
у султана Селима. Однажды, разгневанный неправедным судом султана, муфтий
взял корзину, сложил в нее все свои книги и, придя к Селиму, твердо указал
ему на незаконность его решения. За это муфтия прозвали Зембилли -
Корзина. Как-то Селим, проезжая по улицам Стамбула, пропустил муфтия
вперед, и конь Зембилли швырял копытами грязь и забрызгал джюббе султану.
Селим завещал положить на его гробницу одежду, освященную грязью муфтиева
коня. Еще завещал он положить ему в головы ларец с фетвами* муфтия,
который руководил его поступками, а в ногах шкатулку с шахматами и нардами
персидского шаха Исмаила: мол, буду топтать, воскреснув, все мирские
утехи.
деда и отца, и наследством этим молодой султан немало дорожил, во всем
прислушивался к советам старого мудреца. Поэтому когда муфтий при великом
визире Ибрагиме попросил султана выслушать его, Сулейман кивнул
почтительно и не прикрыл глаза веками, как это привык делать, а
уважительно смотрел на Зембилли. Муфтий любил высказывания пышные и
запутанные, но тут уж не было выхода, приходилось слушать терпеливо и до
конца, и уж если мог слушать сам султан, то его великому визирю, как бы
насмешливо он ни поглядывал на Зембилли, тоже приходилось прикидываться
внимательным и даже восхищенным.
могущества, жемчужина небосвода величия и владычества, хозяин колыбели
величия, преемник султанского величия и благополучия, великий,
могущественный Мехмед, который является младшим из сыновей его султанского
величества, могущественного, как судьба...
Зембилли, словно бы хотел проследить, как извлекаются из нее эти пышные
слова, ибо такие слова, считал он, должны рождаться только где-то в
желудке или в печени, но отнюдь не в голове. А муфтий между тем, понятия
не имея, что за ним могут наблюдать с такими нечестивыми мыслями, упоенный
собственным красноречием, продолжал неутомимо плести химерическую сеть
своего пышнословия:
честь пребывать в пышной недоступности славного гарема, и в силу судьбы он
скачет на резвом коне по полю блаженства и неведения, да продолжит аллах
всевышний навеки тень его. И чтобы драгоценное время было распределено и
ни одна минута не была утрачена из того, что подобает такому
величественному лицу, мы послали для наследника султанского величия нашего
раба Шемси-эфенди, мудрого улема, бедного чалмоносца, выбранного священной
матерью падишаха, Высокой Колыбелью, ибо как сказано в хадисе: <Рай под
стопами матерей>. Еще сказано: <Мы распределили, и как прекрасны
распределяющие>. Но глаза нашего разума были поражены, когда дошла до нас
весть об устранении Шемси-эфенди. Как сказано: <И вывели Мы их из садов, и
источников, и сокровищ, и благородного положения>. Но пока не появилось
то, что не появилось, и не вышло то, что не выходило, я бросился к
могущественному султану, ибо сказано: <Если кто заступится добрым
заступничеством, мы ближе к нему, чем шейная артерия>, да продлит аллах
знания султана и щедрость его.
сказал:
сына подобает иной наставник - моложе и искуснее в знаниях.
руки кверху Зембилли. - Мы пришли к вам с истиной, но большинство из вас
ненавидит истину. Мы дали вам наставника, возвышенно мыслящего,
исполненного похвальных свойств и добродетелей, и если кто вынес ногу
неправосудия за пределы своего ковра, то следует присмотреться
внимательно, не хочет ли он разметать основу строения вашей пышности по
ветру небытия и не <желает ли извести вас из вашей земли своим
колдовством>.
темная сила, что против нее не отважился выступить даже всемогущественный
властелин, к тому же еще и причин для спора с муфтием не было, в конце
концов, этого Шемси-эфенди можно испытать в присутствии муфтия, и если тот
наставник и впрямь глуп и ограничен, показать это Зембилли, а если Хуррем
ошиблась, попытаться убедить ее отступиться от намерения во что бы то ни
стало сменить воспитателя маленького Мехмеда.
распрямившийся, гордый. Ибрагим, почтительно сопровождавший его до двери,
казался рядом со старым Зембилли маленьким, худощавым подростком. Султан
смотрел вслед муфтию долго и тяжело, как это умел делать только он. В
памяти почему-то всплыли слова: <...если вода ваша окажется в глубине, кто
придет к вам с водой ключевой?>
гарему невозмутимым, молчаливым кизляр-агой, этим загадочным человеком,
служившим одновременно и султану, и валиде, но никому в отдельности, так,
словно руководила им еще какая-то высшая тайная сила, неведомая и
непостижимая, сила, которую призван был разгадать султан, но разгадает ли
когда-нибудь?
ничего. Несколько раз навещал валиде, раз или два наведывался к сестрам,
когда те хотели подарить ему сшитые ими сорочки как проявление любви к
своему царственному брату. Все эти многочисленные переходы, галереи,
тупики, ловушки, решетки, двери, которые никуда не ведут, фальшивые окна,
тяжелые занавески и еще более тяжелые засовы, соединения и разъединения -
все незнакомое, таинственное, чужое.
византийских императоров, султаны Баязид и Селим тоже что-то достраивали к
этому лабиринту, за три года владычества Сулеймана, кажется, тут тоже
что-то достраивалось к запутанному этому страшилищу, где жили люди,
призраки, дикие звери и хищные птицы, где все плодилось, злобствовало,
ползало, ненавидело, триумфовало и вздыхало. Гарем, хоть запертый и
жестоко ограниченный сущностью своего предназначения и существования, как
Баб-ус-сааде, не имел, собственно, конца. Никто бы не сказал, где тут
конец, где середина, где начало, что главное и определяющее, а что
несущественное, все было округлое, как свернувшийся в клубок дракон,
который пожирает свой хвост, пытаясь добраться до головы, безвыходность
господствовала надо всеми, заброшенными сюда. Здесь не знали любви, а
только ненависть до могилы, здесь даже из наибольшей униженности посягали
на все самое святое, готовы были на любую подлость, чтобы сразить самое
большое, месть лелеяли в душах, как экзотические растения или райских
птичек в золотых клетках. Таинственный для мира, гарем не мог иметь
собственных тайн, ибо всюду здесь были рассыпаны недремлющие очи евнухов,
неисчислимые, как галька на морском берегу, холодные, как глаза
пресмыкающихся, немилосердные ко всем без исключения, даже к самому
султану, за которым скрыто следили, лишь только он появлялся в
Баб-ус-сааде. Для государства, для мира, даже для самого бога Сулейман был
недоступен в покоях своей возлюбленной жены, - но только не для евнухов.
Какое глумление! Считался повелителем всего живого и неживого, а тут
становился рабом своих рабов. Покалечил евнухам тела - они калечили его
существование, его восторги и сокровеннейшие вздохи. И не было выхода, не
было спасения!
покоев, низко кланялась, готова была припасть к ногам повелителя, но он
милостиво поднял ее с ковра, прижал к плечу, склонил над нею тюрбан, что
должно было свидетельствовать о его растроганности. Маленькая Михримах
спала в серебряной колыбельке под высоким окном, на цветистых стеклах
которого был начертан тарих, сочиненный придворным поэтом Зати, - три
бейта, - в них, используя то, что арабские буквы имели также числовое
значение, была зашифрована дата рождения султанской дочери. На другом окне
был начертан тарих в честь рождения маленького Мехмеда. Султанский сын,
одетый маленьким пашой, в смешном высоком, как и у вельможного отца,
Шилова Юлия
Акунин Борис
Каменистый Артем
Трубников Александр
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк