стройный план их рухнул. Они были обескуражены уже в тот момент, когда
Севастьяныч выгнал Антона из игры. Не этого хотели ребята, не этого
добивались. После матча их все поздравляли, тормошили, обнимали. Их обступили
фотографы, репортеры, интервьюеры. Требовали биографий каждого. Десять было
налицо, а одиннадцатая...
Отсутствие Антона беспокоило Ба-граша.
спортивными регалиями. На обратном пути домой ребята поссорились из-за того,
кому нести кубок. Бухвостов требовал, чтобы дали ему.
Настя. Она была очень встревожена исчезновением Антона. Дома их ждал Токарцев.
Он рассказал о своей встрече с Антоном.
следует вмешиваться, но, полагаю, сейчас самый подходящий момент. Что? Ну, а
мне пора... Будьте здоровы...
Карасика... Такого человека, который всего себя не жалел, такого товарища он
себе позволил... Это он в отместку, нарочно... Если у него нахальства хватит
явиться, в рожу плюну, так и знайте!.. И я просто считаю даже по отношению к
Карасику неудобно...
ребятам.
пользу. А Кандидов? Вечная склока из-за него, бестолковщина, развал,
неразберибери... И вообще я не понимаю таких людей. Это в моторе реверс нужен.
А когда у человека в идеологии реверсивная взад-вперед, это, знаете... Вот
вкололи ему, так он теперь и проситься будет. Ясно. Это мало радости. Сбили
гонору, вышибли с поля. Он, конечно, теперь видит - податься некуда...
непроизвольно. Что? Я видел э... э... дядю Кешу, вы его знаете, он специалист.
Он уверяет, что виноват Цветочкин.
наш, а человека продули. Так? Что же, так и откажемся от него? Распишемся,
ничего не поделаешь. Судьба. Так?
затравили... Погодите он еще покажет вам...
молчали и отворачивались смущенно. Фома подошел к Бухвостову, больно ткнул его
кулаком сзади: - Эх ты, балдиссимус! Чуткости, душевности в тебе вот ни на
столько... Настя, ты его не слушай, мы - за!
смотри, проплюешься.
чуткий такой, - обернулся он к Фоме,- понять можешь, что у меня ни отца, ни
матери, никого своих.
семья. Я гордиться ею могу. Я за нее горло зубами перегрызу кому хочешь и на
даровщинку в нее никому не позволю... Ну, я просто боюсь... Боюсь, ребята...
Что, я против Антона, что ли? Давайте уж начистоту. Знаю, Фома думает, что это
я Настю к Антону ревную. Было, не скрою. Мало, что прежде... Ну, а сейчас это
просто смешно. Что я, не понимаю?
Настю ревнуешь, ты команду к нему ревнуешь, вот в чем дело. Забыл, что
коллектив-то из людей живых составляется. А человека ты и не видишь, нехорошо.
гордый, срывной. Сколько я с ним арбузов повыгрузила - тысячи! Такого, как он,
на всем свете не сыскать. Но только вам тоже к нему с извольте-позвольте не
дело идти. Сам отбился, сам пускай и приходит. Давайте я к нему схожу, вроде
как сама по себе, так, мол, и так, порасспрошу, намекну...
горячем песке. И вдруг песок стал зыбким, стал затягивать его. А наверху по
увалу шли четыре цыгана. Закат красил их бороды в рыжий цвет. Глаза цыган были
закрыты. "Слепые!" - подумал в непонятном страхе Антон... Песок поднимался все
выше и выше, он уже сдавливал грудь. "Карасик! Женька!" - закричал Антон, но
никто не пришел. Наверху на скамейке сидела Настя и смеялась. Из реки вышел
рыбак с сетью. У него были засученные выше колен штаны. Вода стекала с
сухоньких волосатых икр. Рыбак снял сеть. Сеть упала на голову Антона, опутала
руки. Он не мог теперь отбиваться от наступающего песка и уходил все глубже и
глубже. Песок душил его, звенел в ушах, скрипел на зубах, вваливаясь в рот.
Антон рвался изо всех сил, мычал, стискивал зубы. Что-то живое, горячее
забилось на его руках. Антон прижал к себе. Надо было открыть глаза, но веки
были тяжелы, как железные жалюзи. В руках у него, скуля, бился щенок. Антон со
страшной натугой наконец раскрыл глаза. Щенок лежал на коленях. Его дергала
судорога, слюни текли сквозь оскаленные зубы. Глаза щенка были заведены. Ток
судороги пробегал по тельцу, дергал лапку. Антон услышал громкий медный стук.
ударила его изнутри по глазам. В эту минуту он ощутил какой-то кисловатый
железистый запах. До него донеслось сипение. Он взглянул на плиту. Чайник
ушел. Вода залила огонь. Газ натекал в комнату. Антон швырнул щенка на стол,
хотел привстать, но ноги еще вязли в песке... И вдруг сладкая вялость
подкатила к горлу и подсекла колени. Он откинулся на стул.
Осклиз вышел". Лампочка тускло горела где-то очень далеко. Он видел только,
словно в густом паре, накаленные нити - серая пелена обволакивала все. Потом
она стала сворачиваться в сладкую вату, которая заложила уши, кляпом забила
рот, запала в глотку. Что-то мягкое тяпнуло в темя. Удар был теплый, душный.
Он глушил сознание, все стало круто заваливаться за затылок. Его опустошало
бессилие. Он опрокидывался во что-то заглатывающее, липкое, без света и дна.
Вот уже нет ни рук, ни ног, он уже ничего не может, ничего не знает...
он перестает быть, никогда ему не подать голоса. Он отнят, отринут от всех...
Это было самое страшное... И все, что еще жило в нем, содрогнулось, завопило,
забилось в смертном неистовстве и страхе.
слово!.. Дышать, жить... Настя!.." Хоть руку, хоть слово, чтобы ухватиться,
встать, опереться. Он свел всю волю, все остатки сил в желании встать.
или нет?..
перекатывался свинец. Пудовая пломба. И при каждом движении она била в
подбровья, валилась в висок. Он уперся в стол, упал грудью. Приподнялся на
локтях, потом уперся на ладони, стал обходить стол, держась, качнулся,
выправился и сделал шаг к окну. Оставалось еще два шага. Надо было оставить
стол. Он наконец решился, отпустил, сделал шаг. Но вдруг что-то тугое коротко
и сокрушительно поразило его в темя. Он рухнул вперед, как подсеченный. Он
упал, не успев даже согнуться, как боксер на ринге, не чувствуя падения.
Холодная жесткая плоскость пола под прижатой к ней скулой и глазом - это было
последнее, что он понял.
ним стали бить большие часы на стене. Тяжелый маятник взлетал и опускался,
возносился и падал, отсчитывая секунды, как невозмутимая рука судьи на ринге.
Первые два удара он не слышал, потом густой звон дошел до сознания. Он
напомнил Антону медный тон гонга. Весной Антон, чтобы выработать реакцию и
невосприимчивость к ударам, усиленно тренировался с боксерами. И теперь ему
показалось, что он получил сильный удар и сбит с ног. Надо встать... Надо
встать... Надо встать...
поднять руку, оторвать от пола, перехватив колено. Четыре!.. О, что в голове
творится! Встать. Надо встать. Пять!.. Еще, еще немножко. Шесть! А ну, еще
разок, еще! Семь!.. Давай еще... Вот так. Еще давай, чуток... Теперь
разогнуть. Упор на ногу. Найти равновесие. Восемь!.. Вот так... Есть, держись,
держись!.. Ох, чуть не свалился. Все кругом идет...
окно. Свежий вечерний воздух рвался в его отравленные легкие. От боли,
расколовшей голову с переносицы к затылку, он снова потерял сознание. Он
лежал, навалясь грудью на подоконник. Медленно приходя в себя, хватал ртом
воздух. Его стошнило. Стало немножко легче. Москва, мерцающая огнями, как
груда раскаленных углей, простиралась внизу. Он с трудом помнил, что
произошло. Ему вдруг стало стыдно до того, что он почувствовал колючий жар во
всем теле. Силы понемножку входили в него.
плиты, завернул кран, потом поднес к окну щенка. Кутенок быстро оживал,
шатался и слабо лизнул Антона в нос.
подобрался весь, с трудом побрел открывать. Вошла Груша. Антон с удивлением,