ветку. На этой ветке почковались все старые амбары, и она называлась
Амбарной.
назидательно ткнул в лицо Брешки и Лабазов свои орудия. Пегие, в камуфляже,
бока броневагонов были помяты в боях. Особенно пострадал паровоз. Ему
разворотило перед. В грязно-зеленом своем панцире он напоминал огромного
воинственного рака с оторванной клешней. Выведя свой бронесостав на ветку,
он, пятясь, ушел на станцию чиниться.
плакаты:
чудовищным количеством ножек, сяжков, усиков. Опять многоножки, сороконожки,
стоножки выползали на наши устрашительные плакаты, а под этим нанизывались
уже заученные строчки стихов собственного изготовления:
сказали, что комиссар заседает в бронепоезде. Я понес туда готовые плакаты.
Глухой и замкнутый в себе, костенел в тупике бронепоезд.
мною. - Здорово! В точности, - сказал он наконец. - Ну, проходь.
Председатель Чека был там, комиссар и еще много народу. Было полутемно и
глухо, как в каземате. Люди в вагоне были взволнованы. Броневая толща,
надетая на вагон, давила и успокаивала их. Говорил очень худой человек в
кожаных штанах и коротком тулупчике.
и боеприпасы в полной мере готовы. Задерживает ремонт паровоза. За
железнодорожниками - вот за кем дело стало.
Подождем, что железнодорожники скажут. Сейчас Робилко явится, расскажет...
Спать вот только клонит. Я четыре ночи не рассупонивался...
стряхивая пепел на стол.
боевую гигиену и не сори. У меня тут чистота и порядок. Пепельницу, видишь,
специально приспособил. Ребята где-то выменяли... Диковинная вещица. Тряхай
туда,
пепельницу. Комиссар зло ткнул окурок в ее отверстие.
заслонит, то нашим зайдут в тыл. Дело в паровозе. А если нет? - повторил он.
Покалякаю. Я за рабочую братву не опасаюсь. Не выдадут. Свои. Вот мастера,
техники... Ну, если саботаж, так у меня разговор будет короткий.
такой, как тогда был в Чека, когда хохотал над швамбранской историей. И
комиссар здесь был совсем новый, иной, чем обычно. Он и говорил проще, почти
без "точек и ша", хорошо, ладно говорил. Он был среди своих, до конца своих.
Он был в деле, в своем деле. Огромная забота стискивала его сердце и
челюсти. Впервые застиг я революцию в ее рабочей, деловой маете. Впервые вот
так, в упор, вплотную, разглядел я ее не с швамбранских вершин и не из
домашней подворотни. И дело этих по-новому увиденных людей показалось мне
трудным, опасным, но единственным настоящим делом.
семнадцатого года помогал нам, гимназистам, свергнуть директора. Робилко
ворвался в вагон. Все вскочили.
воззвание. Оно не нужно им, говорят они. Они, говорят, наизусть помнят, что
для них такое есть революция... И свою пролетарскую обязанность в смысле
ремонта паровоза заверяют выполнить, хоть и не спамши, завтра к утру...
речь. Паровоз рявкнул. Потом рванул.
держала вчерашнюю диковинную пепельницу и вытряхивала ее. Бронепоезд уходил.
ракушечный грот - грот Черной королевы, былое вместилище нашей тайны...
Пепел и окурки сыпались из него, пепел и окурки.
месяц мы остались без дров. Отдел отказал. Библиотеку приходилось закрывать.
Комиссар мрачно шагал по залу. Ребята чуть не плакали. Вдруг мне в голову
пришла такая ослепительная мысль, что я даже зажмурился. Все посмотрели на
меня, ничего не понимая.
сказала Дина. - Забудь про Швамбранию.
всяких, бревен, обломков полно внутри... Это наша тайна была... Мы там
играли с Оськой и видели... Давайте сделаем субботник и запасемся дровами.
Черт с ней со Швамбранией... Для своих не жалко.
захлопал. Через минуту все кричали, скакали, аплодировали. Комиссар
подхватил меня. Потолок трижды опустился над нами. Сердце замирало. Нас
качали.
его поставили на пол.
Я стоял в цепи и передавал налево доски, которые получал справа. Доски в
руках у меня перевоплощались. Справа я получал их еще как куски Швамбрании.
Налево я передавал их уже только как дрова для библиотеки. Работа шла мерно
и четко. Поцарапанные руки устали; мороз ел кожу сквозь прорехи рукавиц. Но
было приятно чувствовать, что левый товарищ так же связан с тобой, как ты с
правым, а правый - со следующим, и так далее. Я стоял ступенькой живой
лестницы, по которой шла на полезное сожжение призрачная Швамбрания...
Группа наших ребят вместе с комиссаром, Зорькой, Динкой и Ухорсковым валили
уже расшатанную стену высокой галереи. Вдруг раздался чей-то исступленный
крик:
уверенная фигурка. Это был Оська.
Нет! Стой!.. Я тебя сейчас сам сниму.
грозно трещала. Комиссар показался в верхнем окне дома.
осыпавшийся край оконного проема, другой он водил по стене, ища опоры. Так
он, осторожно двигаясь по карнизу стены, почти уже дотянулся до Оськи.
Она осела, как лавина, грохоча и подымая клубы снега,
засмеялась Донна Дина.
граждан. Я стоял, как полководец на поле брани.
сочинил:
Херберт Фрэнк
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Белов Вольф
Самойлова Елена