Чтение 53–й страницы книги ~Дорога на высоту~

-- Увы, он обычно думает, а я поддумкиваю.

-- Но был толчок?

-- Толчка, как такового, наверное, не было. Были письма от ребят, начали
изучать Тору. Мы ведь, в сущности, так мало об этом знали. Практически, не
знали ничего.

-- Слушай, -- вдруг задаю я спонтанный вопрос, -- а не ты ли выдала первый
импульс: "Стоит поверить в Бога"? А уж как поверить -- это забота Н-ки.

-- Ну что ты... -- мол, куда мне! -- Если бы я на такое была способна, я бы
загордилась. -- Но какая-то тень промелькнула у нее на лице, а может, мне
показалось, может, она просто устала.

Я иду в салон, отношу тарелочки и вазочки, устраиваю их на большом столе.
Муж все еще молча читает, я не хочу его трогать, я боюсь еще что-нибудь
подсмотреть и возвращаюсь на кухню -- к А.

-- Ты любишь шаббат? -- спрашиваю я в упор, глядя на ее усталое лицо. Она
секунду-другую медлит, прежде чем ответить.

-- Соблюдать субботу мы стали еще там. Там это было радостно. Мы ждали
субботу, готовились к ней с трепетом и наслаждением. Это было тайно, и
оттого, наверное, был привкус сладости, чувство приобщения.

-- А здесь?

-- А здесь уже немного тягостно... иногда. Есть элемент обязательности, и
от этого пропала трепетность.

А. взглянула на часы -- пора зажигать свечи.

Н.Н., прежде чем уйти в синагогу, сделал все, что было необходимо сделать
к субботе, чтоб не испытывать дискомфорта от соблюдения субботних запретов.
Он включил реле времени, чтоб все зажигалось и гасло вовремя, чтоб вертелся
вентилятор и гудел кондиционер, когда завтра наступит жара, чтоб на ночь
выключился свет в салоне, а пока мы будем трапезничать, пусть горит, в
туалете лампочка слабая, и там свет Н-ка оставил на сутки, а выключатель
заклеил: мы можем машинально -- не привыкли -- погасить свет, зажечь его будет
уже нельзя до исхода субботы, а ходить в туалет в потемках не очень приятно.
Все давно предусмотрено, все продумано, все в лучшем виде.

Перед уходом Н-ка приготовил нам свечи. Я смотрела, как он очищает
подсвечники от капель старого воска, протирает, чтоб блестели, устанавливает
четыре в ряд, ставит в них свечи. Все это он делал спокойно и просто, словно
выполнял привычную работу. Надо, чтоб женщина зажигала свечи, надо, чтоб
были красивые подсвечники, надо... надо... Он делает.

А зачем надо? Я не выдержала и сказала:

-- Ладно, я верю, что весь этот мир, в том числе мы с тобой, созданы неким
Творцом. Но зачем ему все-таки нужно, чтобы я выполняла все эти ритуалы,
носила на голове тряпку и зажигала свечи и обязательно -- две? И не зажигала
в субботу свет.

-- Мы не знаем, для чего это надо, но так сказано, и так надо делать. Бог
отдыхал в субботу, отдохнем и мы, -- заключил Н.Н., любуясь блеском
протертого подсвечника. -- Ты не согласна -- отдыхать?

До чего же удобные слова "не знаю". Знает Всевышний. Совсем, как в той
стране -- "там знают". Какая разница -- Бог это или великий кормчий?

-- И ты веришь, что Бог видит сейчас, что ты готовишь нам свечи?

-- Конечно, -- Н.Н. поставил одну свечу в подсвечник и потянулся за второй.
-- Бог в самом деле вездесущ и всевидящ, только не каждому это дано понять. Я
всегда поражаюсь духовному, интеллектуальному величию нашего праотца
Авраама, который тогда, на том уровне развития общества, один смог понять
это и вступить в контакт с Богом.

Этот свой монолог Н.Н. произносит без пафоса, но вполне серьезно, ни тени
иронии нет в его интонации. Мне это непривычно -- Н-ка и без иронии.

Уходя в синагогу, он напомнил нам, чтобы мы не забыли вовремя зажечь
свечи.

И вот мы их зажигаем. А. стоит сосредоточенно и молча протягивает горящую
спичку к свече -- к одной, потом к другой, фитильки сначала едва светятся,
затем пламя выравнивается и вытягивается вверх. А. стоит неподвижно с
закрытыми глазами. Говорит ли с Богом, просит ли его о чем-то, молится ли о
себе, о своих близких? Не знаю. Она так стоит долго -- молча и с закрытыми
глазами. Я тоже зажгла свои свечи и тоже молчу. И закрываю глаза. И какое-то
странное чувство наплывает на меня -- тепла и покоя... От моих шаббатних
свечей исходит свет и покой...

Больше года тому назад, почти только приехав в страну, мы в первый раз
пришли к Стене плача. И муж, мой здравомыслящий муж, был притихшим и
молчаливым. Он пошел к Стене, чтобы отправить Богу послание, и не сказал
нам, о чем просил Бога. А я, тоже человек далеко не сентиментальный, рыдала
навзрыд, не знаю отчего, просто захлестнула меня волна печали и вдохновенья.
И какая-то женщина, не очень молодая, с приятным добрым лицом, рассказала
мне, как она ходила к этой Стене семь лет и говорила с Господом и просила у
него детей. Она была в браке уже много лет, а детей не было, и она ходила и
просила. И Бог дал ей это счастье, и теперь их у нее шестеро. И это
прекрасно.

Я слушала эту женщину и верила, что так оно и есть, что Всевышний дал ей
потомство, и она счастлива. На прощанье женщина сказала мне мягко,
заглядывая в мое зареванное лицо:

-- Зажигайте шаббатние свечи. Ну что вам стоит -- в субботний вечер
поставить две свечи. Это ведь так несложно и так нужно. Вы увидите -- все у
вас будет хорошо.

Зря, наверное, я не зажигаю шаббатние свечи, это так несложно, но так
хорошо. Не знаю, нужно ли это Творцу, если он все-таки есть, но мне точно --
нужно. Обрести, хоть на миг, гармонию в душе -- это что-нибудь да значит.

На миг. Я открываю глаза.

Я вижу, как А. тоже открывает глаза и еще стоит молча, словно медленно
возвращается из мира далекого в наш бренный, к его житейской прозе.

-- Давай накрывать стол, скоро придут.

Н.Н., действительно, вскоре пришел, мы еще не успели закончить убранство
стола, но он успокоил нас, сказав, что гости чуть-чуть задержатся.

-- Ну, что было? -- спросила его А.

Смешно. Всю жизнь так спрашивали жены мужей, когда те приходили с
собраний членов нашей незабвенной партии. Те иногда рассказывали, а чаще с
многозначительным выражением лица отмалчивались -- надо было хранить тайну.
Хорошо, что здесь нет тайны, здесь дела господни -- для всех, жаль только,
что женщинам нельзя молиться там, где молятся мужчины.

Н.Н. сказал, какая сегодня недельная глава Торы, а потом стал
рассказывать, как прошел кадиш, он вроде бы не очень удался, было несколько
неловких моментов, и Н.Н. поведал о них с обычным своим юмором. Но в общем --
кадиш исполнен, это хорошо.

Что за напасть. Опять ассоциации. "Мероприятие выполнено. Поставим
птичку. Вдовцу должно стать легче".

Но может быть, все на самом деле было здесь совсем иначе, наверняка
иначе, просто мой менталитет и моя разбитая вера в светлое будущее
нашептывают мне сатанинские мысли. И это -- после той благодати, что снизошла
на меня возле горящих свечей. Или именно потому?.. В душе еще тлело чудо
гармонии, мне не хотелось, чтобы оно погасло совсем.

Не знаю. Не знаю.

Мне надо больше молчать и по возможности лучше ни о чем не спрашивать
хотя бы в этот вечер, вечер начала субботы. И мужу тоже бы лучше молчать, не
портить вечер. Пусть он пройдет мирно и тепло, святой вечер для всех евреев.

Я взглянула на мужа, он все еще сидел и читал, и был настроен совсем
невоинственно. Во всяком случае вид у него был мирный, и я осталась
довольна.

Пришли гости. Первым как раз и пришел вдовец, он оказался худощавым,
сутуловатым и невысоким, с реденькими неприбранными седыми волосами -- и
такими бывают морские волки. Или они такими становятся, когда приходит
старость? Но может быть, он просто убит горем, и кадиш его не очень
распрямил?

Меня поразило, что у него невозможно русская фамилия и вполне
международное имя, кажется, Борис, и лицо его с первого взгляда не выдавало
принадлежность моряка к гонимому племени, я думаю, с этими атрибутами он
преспокойно существовал в той великой державе много десятков лет и,
наверное, ничуть не помышлял о возвращении на родину предков, а потом вдруг,
непонятно по чьему велению, поднялся и поехал, чтобы здесь, спустя совсем
немного времени, опустить в глубину этой святой земли тело своей жены. И
остаться совсем одному...

Были еще какие-то люди, в том числе приятная молодая женщина со светлой,
какой-то удивительно ясной улыбкой, мне она показалась совсем молодой, но
она рассказала о себе -- мы сидели за столом рядом, -- и я узнала, что у нее
уже большие дети, и она вдова, и ей очень трудно. Но уже, слава Богу,
работает, она врач и работает врачом, все, она надеется, устроится. И не
вешает носа.

Но прежде, чем мы сели за стол, Н.Н. собрал нас всех, несмышленных и
невежественных, и провел инструктаж, рассказал, что и как надо делать. Мы
все выполнили, как он говорил -- сделали омовение рук из специального сосуда,
повторили за А. нужные слова, глотнули вина, отпитого раньше Н.Н., мы
понимали, что это не простое вино, а священный напиток, сделанный из
винограда, выращенного евреем, и потому отнеслись к этому с почтенным
молчанием. В таком же молчании мы слушали благословение, которое произносил
Н.Н., и хором сказали "Амэн", когда он закончил. Потом нам дали по куску
вкусного хлеба, и мы опять молча выслушали благословение, затем снова
прозвучало "Амэн", и можно было говорить.

Совсем недавно мы с мужем провели шаббат в молодой семье, которая года
два тому назад, будучи в Союзе, стала религиозной. Теперь эта семья жила в
Израиле и все соблюдала еще более рьяно. Весь ритуал вечера начала субботы и
всего дня выполнялся неукоснительно, оба супруга были в состоянии
отрешенности от мира, для них существовал только Всевышний, только с ним
было общение. Более суток, кроме короткого перерыва на ночной сон, молодой
муж молился, протяжно и нудно, или что-то читал из святых книг таким же
тоном, будто молился, а молодая жена молитвенно на него смотрела и