были так быстры, что глаз едва мог за ними следовать. Государыня подозвала
ее к себе, перекрестила, поцеловала в лоб и в глаза, потом, обернувшись к
своему кабинет-министру, примолвила:
что походила на гримасу: бледнея, он искал слов - и не находил их. В словах
государыни было столько убийственной правды. Княжна, не зная также, что
делать, целовала руки государыни и в этих ласках старалась укрыть себя от
наблюдательных взоров, на нее обращенных.
приняв руку Бирона, чтобы на ней опереться, - вот видите, женщины -
памятливее!
- отвечал, не докончив ответа, смущенный Волынской.
Воля ваша, вы знаетесь с нечистой силой! Поверите ли, я сама иногда хочу на
вас посердиться; но вы лишь только на меня взглянете, я, хотя и владычица
могущественной империи, уступаю вам...
покачнулась набок своим тучным корпусом и, может статься, подвергла бы себя
неприятности и стыду падения, если бы ловкий кабинет-министр, оживленный
лестной шуткой императрицы, не успел поддержать ее и занять место Бирона.
гнев только что промелькнул. Государыня была женщина и скоро перетолковала
по-своему досаду герцога. Она в свою очередь отняла потихоньку руку от
Волынского, кивнув ему, однако ж, ласково в знак благодарности, потом
протянула руку Бирону, от которой этот не смел уж отказаться, покачала
головой в виде упрека и примолвила дружеским тоном: - Что с вами, мой
любезный Эрнст?.. Если на вас нашел вчерашний припадок, отдохните: а я не
хочу другого провожатого, кроме вас...
и сердце ее? Несчастен, кто это замышлял только! Правду говорил Зуда,
предрекая Волынскому неудачу в самом начале борьбы его с Бироном. Но кто
разгадает сердце человеческое, этого сфинкса, доселе не разобранного во всех
причудах его, этого оборотня, неуловимого в своих изменениях? Одна минута -
и государыня могла перемениться.
воспользовался этим случаем, чтобы отстать от государыни, продолжавшей свой
путь к одной из внутренних дворцовых лестниц. Бросив, как милостыню, слова
два-три то одному, то другому из свиты ее и, между разговором, давая
проходить толпе, жаждущей лицезрения императрицы, он очутился один в
комнате. Оглянулся назад - сердце угадало - Мариорица стоит на конце этой
комнаты, унылая, неподвижная, опираясь на ручку двери. Она провожала его
взорами, подстерегала в его движениях и взглядах хотя минутное к себе
участие; душа ее влеклась по его следам. Как скоро она заметила, что
Волынской отстал, любовь заиграла румянцем в ее щеках.
кафтана, преклонил его до земли, положил на ближайшее окно, стараясь
объяснить страстною мимикой, что сердце его раздирается от горести, и
поспешил догнать свиту императрицы и вовремя вмешаться в толпу. Мариорица
схватила письмо, прижала его к сердцу и исчезла. Все это было сделано в
два-три мгновения, быстрые, как молния. У квартиры Педрилло успел еще
Артемий Петрович быть замеченным государыней и - в отсутствие Бирона,
уходившего вперед установить зрелище, - взыскан милостью ее, выраженною
глазами и на словах. Такое обращение государыни с Волынским держало еще
некоторых царедворцев в надежде, а других в страхе, не поколеблются ли
решительно на его сторону весы царского благорасположения к невыгоде Бирона.
раз из нескольких комнат в одну обширную залу со сценою, на которую надо
было всходить по нескольким ступеням. Сцена была убрана резными атрибутами
из козьих рогов, передних и задних ног, хвостов и так далее, связанных
бантами из лент. Во глубине сцены, на пышной постели и богатой кровати,
убранной малиновым штофным занавесом, лежала коза, самая хорошенькая из
козьего прекрасного пола. Она убрана была в блондовый чепец с розовыми
лентами; из-под шелкового розового одеяла, усыпанного попугаями и заморскими
цветами, изредка заметно было беспокойное движение ее связанных ножек.
Впрочем, она глядела на посетителей довольно умильно, приподнимая по
временам свою голову с подушки. Подле нее, на богатой подушке, лежала
новорожденная козочка, повитая и спеленутая, как должно. От обоих концов
кровати до авансцены расположены были в два ряда все придворные шуты, кто
прямо, как столб, кто сгорбившись более или менее, кто на коленах, так что
представляли собою лестницу, восходящую к стороне кровати. Все они были в
блестящих кафтанах и пышно причесаны. Двое из них, один против другого,
держали по дымящейся курильнице, двое по умывальнице, и в таком же порядке
по серебряному блюду, утиральнику, шитому золотом, и другим вещам, нужным
для туалета. За кроватью, в почтительном отдалении, стояло несколько
десятков карл и карлиц с козьими рожками, рыльцами и в косматом одеянии из
козьей шерсти, а ближе к родильнице, в таком же наряде, с прибавкою чепца, -
повивальная бабка, которая по временам брала на руки новорожденную и
убаюкивала ее. Не видать было одного Балакирева: он накануне дошутил свою
последнюю земную шутку, уложась в гроб и не вставши из него. (За несколько
дней назад потребован он был к герцогу для получения отеческого наставления
за острое словцо, не вовремя сказанное временщику.) Педрилло, одетый богаче
прочих своих собратий и вчесанный двумя этажами волос выше их, при ордене
Бенедетто, принимал гостей со всем приличием, должным их сану, и
непринужденною заботливостью хозяина-придворного.
высыпать из кошелька на особо приготовленную подушку несколько десятков
золотых монет на зубок и потом спросила госпожу Педрилло об ее здоровье.
Родильница (тиснутая за ногу повивальною бабкой) преумилительно заблеяла
ответ, и вместе с этим весь ее козий штат заблеял хором: кто басом, кто
тенором, кто дискантом, чему ее величество изволила от души смеяться. В то
же самое время кабинет-секретарь Эйхлер записывал на длинном листе особ,
бывших в зале, и потом, когда Анна Иоанновна присела на кресла, герцог
вызывал по этому списку всех посетителей и посетительниц, одного за одним,
по классам, с тем чтобы они подходили к родильнице и исполняли то же, что
сделала государыня. Выполнивши этот обряд, спрашивали также о здоровье
госпожи Педрилло, и на каждый вопрос давала она исправно козий ответ,
которому вторил тот же гармонический хор. На сцене одни шуты удерживали свое
хладнокровие и важность, от чего еще более усиливалось смешное зрелище.
Одним словом, потеха была такая, что государыня забыла свою болезнь и
хохотала до слез; все за нею смеялось также, не в состоянии быв соблюсти
должного приличия, чем она нимало не оскорблялась. И Волынской положил свою
богатую дань на подушку родильницы; и он наведался, как и прочие придворные,
о здоровье козы!..
постель родильницы, вошли в залу три человека и стали посреди нее, как бы
оглашенные, сомкнувшись рядом. Один, седовласый старец, опирался в глубокой
горести на трость: в нем узнают графа Сумина-Купшина. Не трудно угадать, кто
были по бокам его. Появление этих трех фигур, так смело и дружно
отделившихся от придворной толпы, так одиноко, молчаливо и мрачно стоявших
посреди огромной комнаты и веселия шутовского праздника, дерзавших,
по-видимому, ослушаться воли императрицы, сковало смех и обратило на себя
общее внимание. Пророки, явившиеся в сонме грешников, не сделали бы между
ними большего впечатления. Сначала пронесся глухой шепот в толпе; потому все
замолкло, вперив взоры на лицо государыни, на котором хотели разгадать
приговор дерзким возмутителям ее удовольствий. Бирон казался встревоженным,
ожидая на себя, по предчувствию нечистой совести, какого-нибудь нападения
этих смелых подвижников правды. Не менее его смутился Волынской. Сама
государыня, которую всякая нечаянность сильно тревожила, пораженная грозною
неподвижностью трех друзей, не могла скоро освободиться от мучительного
чувства, ее обнявшего. Наконец, она спросила, обратясь к герцогу:
чтобы они подошли к родильнице и сделали то же, что и другие. Вельможи не
дали ответа, и Педрилло доложил, что они не повинуются.
вам уж докладывал, что они замышляют... Еще ныне получил я тайные известия о
худых намерениях... заговор... статься может, они выбрали этот случай...
есть важные сообщники... но я взял свои меры.
лесть) пошли бы навстречу беде. Так делают великие духом; но Анна Иоанновна
была больная женщина, и любимец ее умел пользоваться ее немощами. Оторопев и
бледнея, она шепотом просила его усилить свои предосторожности на случай
худого намерения. Бирон пошел отдавать кому нужно приказы. Страх невольно
сообщился толпе; а чего боялись - никто не знал.
существовала только на языке коварного фаворита и перешла в воображение
государыни, покоренной его демонскому влиянию, от нее к женщинам и некоторым
царедворцам, испуганным, может быть, только для виду, из угождения.
все: и Мариорицу, и свою любовь, и свои опасения; он видел только
благородный подвиг друзей - и одной искры прекрасного, брошенной вовремя в
эту душу, довольно было, чтобы воспламенить ее. Пока не падает луч солнца на
Мемнонову статую {Прим. стр. 226}, она не издает дивных звуков. Он подошел к
государыне и сказал ей с особенною твердостью:
голову мою на плаху, если эти господа не пришли повергнуть к стопам твоим,
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия