нее все уходили. В этой комнате знамя стояло на маленьком поссте у
затянутой бархатом стены, а над ним был сделан такой же бархатный
балдахин.
весило. Золотая верхушка знамени почти не вздрагивала над головой
знаменщика, тяжелая, нарядная, украшенная золотом волна алого бархата
падала прямо на плечо Колоса.
фронту и замерла на правом фланге. В наступившей тишине Захаров сказал:
Серьезный Виктор Торский вышел вперед с листом бумаги и прочитал, что
такому и такому за нарушение дисциплины колонии обьявляется выговор.
Филька стоял как раз впереди Вани, и Ваня видел, как пламенели его уши.
Церемония кончилась, Захаров приказал провинившимся идти на места, Филька
стал в строй и устремил глаза куда-то, вероятно, в те места, где
находилась в его воображении справедливость.
ударил марш, и что-то произошло с фронтом. В нескольких местах фронт
переломился, Ваня опомнился только тогда, когда колонна по восьми в ряд
уже маршировала по дороге. Ваня сообразил, что он идет в первом ряду
своего взвода. Перед ним одинокий командир Семен Касаткин, а
дальше - море золотых тюбетеек и далеко-далеко - золотая верхушка знамени.
Касаткин, не изменяя шага, оглянулся и сказал сердито:
строю. Он очень легко управлялся с "ногой" и еще легче держал равнение в
длинном ряду. Все это было не только легко, но и увлекательно. На
тротуарах Хорошиловки собирались люди и любовались колонистами. А когда
вышли на главную улицу города, оркестр зазвучал громче и веселее. Колонна
проходила между густыми толпами публики, и теперь только Ваня понял, до
чего красив строй первомайцев. А потом они вошли в нарядную линию
демонстрации, встретили полк Красной Армии и отсалютовали ему, прошли мимо
девушек в голубых костюмах, мимо физкультурников с голыми руками, мимо
большой колонны разноцветных, оживленных школьников. На колонистов все
смотрели с радостью, приветствовали их, улыбались, удивлялись богатому
оркестру, а женщинам больше всего нравился шестой взвод, самый молодой и
самый серьезный&58.
У него широкое бритое лицо, улыбающиеся глаза и рассыпающаяся на лбу
прическа. Крейцера колонисты любили. То, что он председатель облисполкома,
имело большое значение, но имело значение и то, что Крейцер ничуть не
задавался, разговаривал простым голосом и смеялся всегда охотно, если было
действительно смешно. И сегодня он пришел на собрание, когда его никто не
ожидал. Колонисты только на одну секунду, пока отдавали салют,
посерьезнели, а потом заулыбались, заулыбался и Крейцер:
остановился на той самой середине, которая многим уже причинила столько
неприятностей:
говорят.
значит, что вы живете теперь не на казенный счет, а на свой собственный -
сами на себя зарабатываете. По-моему, это здорово.
глазами Соломона Давидовича, - слышите, слышите, Соломон Давидович?
собрание серьезно:
тысяч, а у вас своих только триста! А знаете что? Ребята! Стойте.
сами заработайте триста. Соломон Давидович, сколько нужно времени, чтобы у
вас еще триста тысяч прибавилось?
губами:
скажу, - нужно не так много - один год!
нас, нечего скрывать, дохлое, еле держится.
как-нибудь протянем.
как дома. И все ребята скажут так.
вопрос. Но это отдельно. А только я предлагаю так: если мы так заработаем,
да еще вы нам поможете, так это через год будет, а потом еще строиться
целый год, значит, два года пройдет, - жалко. Теперь смотрите, везде
пятилетку делают за три года, а то и за два с половиной, а нам чего ж?
Правда? А я предлагаю: давайте прямо сейчас начинать, сколько там у нас
есть денег, начинать же можно, а чего они будут лежать. А вы тоже...
знаете... как бы это сказать...
удержаться от смеха, да и другие смотрели на Крейцера умильно, и он
закричал Захарову, показывая пальцем:
четыреста тысяч!
рукопожатие с таким же молодым восторгом, кругом кричали, смеялись, все
сорвались с дивана. Торский закричал:
образцовом порядке.
21. МЕХАНИЧЕСКИЕ СЛЕЗЫ
Новый завод, о котором пока мало можно было сказать, вскружил голову всей
колонии...
обладал очень солидным характером, но тут он вбежал, взлохмаченный,
возбужденный, и заорал, воздевая руки:
- сам Витя Торский кричит, себя не помня.