Чтение 53–й страницы книги ~Покер с акулой~

- А квартира, квартира какая? - подпрыгивая от нетерпения, закричала я.

- Погоди, - охладил меня продюсер, - по данному адресу выселенный дом,
двухэтажный, барачного типа. Поднимешься наверх и иди в конец коридора до
последней двери.

- Что же она делает там?

- Набезобразничала, теперь прячется от всех, - хмыкнул Федор, - раньше
полуночи не приходи, поняла?

- Поняла.

- И вот что, поговори с Танькой, убедишь ее ко мне вернуться, получишь
три тысячи долларов, ясно?

- Еще как!

- Ну и отлично, да, чуть не забыл, пожалуйста, никому не говори, куда
идешь, ладно?

- Вообще-то я никогда не посвящала домашних в свои дела!

- Вот и молодец, - одобрил Федор, - ладно, если выполнишь просьбу и
потихоньку приведешь Татьяну, дам пять тысяч!

- Только что пообещал три! Федор рассмеялся:

- Передумал, вези девку ко мне на квартиру и получай гонорар. Но только
при одном условии - никому ни звука, не хочу, чтобы народ в курсе моих
домашних дел был.

- Давайте адрес, - велела я и добавила:

- Не сомневайтесь, в зубах приволоку.

Федор коротко хохотнул и отсоединился.

В полном ажиотаже я полетела в ванную. Отвратительно начавшийся день
обещал закончиться настоящим праздником. Татьяна найдена, следовательно,
Писемский вручит мне десять тысяч и еще пять получу от Федора.

От радужных перспектив вспотели руки. Часы показывали восемь. Сейчас
явятся домашние. И точно, в замке ключ заскрежетал, влетел Кирюшка.

- Господи, - ахнула я, - что случилось?

- Ничего, - ответил Кирка.

- Почему такая куртка грязная?

- Где? - удивился мальчишка и принялся разглядывать пуховик. - Ах это!
Извини, в футбол играли, вратарем поставили.

В футбол? Зимой?

- Снимай немедленно, - велела я и, взяв то, что еще утром было
светло-зеленого цвета, а теперь напоминало сгнивший огурец, потащила в
ванную.

Вечер пронесся, как всегда. Ужин, гулянье с собаками...

Когда чистая и почти сухая куртка мирно повисла на плечиках, я
наклонилась, чтобы захлопнуть дверцу стиральной машины, и увидела под ней, у
самой стены, что-то непонятное. Пришлось отодвинуть "прачку". На полу
нашелся дорогой ошейник Мориса, тот самый, широкий, голубой, с медальоном.

- Где ты взяла его? - спросила Катя, увидав, как я вхожу в кухню с
ошейником.

- Наверное, когда в первый день мыли Мориса, уронили случайно за машину,
- пояснила я, - жаль, сразу не нашли, пришлось другой покупать.

- Ничего, - ответила Катя, - будет два. Я бросила полоску голубой кожи на
подоконник и нарочито зевнула.

- Пойду спать.

- И я, - откликнулась Катя, - глаза слипаются.

В квартире постепенно установилась тишина. Около одиннадцати я тихонько
выглянула в коридор. Умаявшись за день, домашние мирно похрапывали. Лишь
Муля и Ада, увидав, что хозяйка идет в прихожую, начали громко тявкать.

- А ну, цыц, - прошипела я, - ишь, сторожевые мопсы.

Собаки замолчали, изредка издавая недовольное бурчание.

На улице не было ни души. Москвичи забились в теплые квартиры, залегли в
уютные кроватки и сейчас либо мирно почивали, либо смотрели телевизор.
Казалось, во всем свете нет никого, только Евлампия стоит в продуваемом
всеми ветрами дворе.

"Ничего, - принялась я себя уговаривать, - зато какие деньги! Да люди за
сто рублей весь день на улице сосисками торгуют".

Но все равно было неуютно. Впрочем, в метро оказалось полно народа, и я
абсолютно спокойно добралась до "Автозаводской". Словоохотливый милиционер,
болтавший с девушкой, подробно объяснил, где улица Поворова.

- Направо, второй налево и прямо, поняли?

Я кивнула и выбралась на декабрьскую улицу. Чем дальше от метро, тем
меньше людей попадалось навстречу, и конец пути я проделала в гордом
одиночестве.

Нужный дом стоял в глубине двора. Ни одно из окон не светилось, а входная
дверь висела на одной петле, угрожающе скрипя под порывами ветра. Я храбро
вошла в подъезд. Сердце сжалось от ужаса, тут, наверное, крысы! С детства
панически боюсь темноты, грызунов, бандитов и насильников. Ну, пожалуй,
последние не попадутся, найдут кого посимпатичней, отнять у меня тоже
нечего, следовательно, главные враги - мыши.

"Думай о деньгах, о замечательных, милых долларах", - велела я себе и
полезла на второй этаж.

Наконец взору открылся длинный, мрачный коридор, темный, словно могила.

"Не ходи туда", - шепнул тихий внутренний голос.

"Еще чего, - не согласился голос разума и приказал:

- Давай, двигай и помни о баксах!"

На мягких ногах я доползла до последней двери и рывком открыла ее. Передо
мной открылось небольшое, пеналообразное помещение. Прямо в окно светил
уличный фонарь, и в блекло-желтых лучах его я заметила кровать, прикрытую
тряпками, стол, застеленный газетами, и огромный, необъятный гардероб. У
подоконника стоял человек. Свет бил ему в спину, и лицо поэтому казалось
черным. Впрочем, Татьяна, это могла быть только она, носила темную одежду и
выглядела, как Зорро.

- Таня, - как можно ласковее начала я, - не пугайтесь, я просто хочу
поговорить с вами и помочь.

Девушка медленно вытянула руку, и свет фонаря скользнул по блестящей
стали. В ту же секунду раздался тихий хлопок, словно вытащили пробку из
ванной.

Мое тело действовало быстрее разума. Ноги мгновенно понеслись в коридор,
и я побежала к выходу, не видя ничего в кромешной темноте. Сзади, тяжело
дыша, бежала Таня. Она больше не стреляла, явно поджидая, пока я выбегу на
улицу и окажусь при свете все того же фонаря отличной мишенью. Почти потеряв
голову от ужаса, я долетела до выхода, и тут вдруг разом вспыхнул свет, и
прямо над моим ухом громовой голос заорал:

- Ложись, мать твою!

Я рухнула на заплеванный пол и, быстро орудуя локтями и коленями,
поползла вперед. Ослепительный свет бил в лицо, и парадоксальным образом я
видела хуже, чем в темноте. До этого я хоть различала какие-то очертания,
сейчас ничего - яркий, как вспышка, свет заливал все кругом.

Мимо с ужасающим грохотом и матом неслись люди, кто-то наступил сапогом
мне на руку, и я заныла, словно больная собака.

- Стой, падла, - раздавалось вдали. Следом послышался грохот и дикий
крик. Внезапно все стихло.

- Порядок, ребята, - завопил густой бас, - ноги сломал.

- А не врет? - крикнул над моим ухом некто.

- Не, - надрывался первый, - кости прямо наружу торчат!

- Так и надо, - позлорадствовал второй и, ухватив меня за воротник,
рывком поставил на ноги, - идти можешь?

Я кивнула.

- Тогда пошли.

Свет погас, наступила кромешная тьма. В какую-то минуту моя правая нога
подвернулась, и я шлепнулась спиной прямо на ступеньки.

- Гляди, куда идешь, - сердито отчитал меня провожатый, вновь рывком
поднимая с лестницы.

- У меня нет с собой прибора ночного видения, - рассердилась я, - чего,
как кошку, за шкирку хватаешь!

- Еще и огрызается, - фыркнул мужчина, и мы выпали во двор.

Небольшое пространство оказалось забито машинами, а в сугробе лежала
Татьяна и стонала. Около нее, покачиваясь на пятках, стоял милиционер, рядом
парочка мужчин в штатском. Один из них обернулся, и я узнала Володю Костина.

- Здравствуй, красота ненаглядная, - ухмыльнулся майор, - плоховато
выглядишь, куртка в грязи, морда сажей перемазана, ты что, через трубу
лезла?

Я молчала, не понимая, что происходит.

- А ну иди сюда, - велел приятель. На плохо слушающихся ногах я
подковыляла поближе.

- Знаешь, кто это? - спросил Володя, указывая на стонущую девушку.

Я вгляделась в фигуру. Она лежала на спине, черные джинсы были порваны, и
под ними растекалась кровавая лужа. Темная куртка задралась, а лицо было
прикрыто вязаным шлемом, только в прорезях лихорадочно блестели глаза.

- Ну, - поторопил майор, - кто это, по-твоему?

- Татьяна Митепаш, она же Ксения Федина, - ответила я и добавила, -
вызовите "Скорую", ей же больно.

- Сейчас приедет, - отмахнулся Костин, - Митепаш, говоришь, теперь
смотри.

Он нагнулся и молниеносным движением сдернул трикотажную маску. Раздался
дикий вскрик, я вздрогнула и уставилась на лицо. Было отчего тронуться умом.
На грязном, окровавленном снегу, испуская бесконечные стоны, лежал Федор
Бурлевский.

Глава 29

В ту ночь я так и не легла спать. Сначала Костин вытряхнул из меня всю
душу, требуя последовательно рассказать о своих приключениях. Но не успела я
закрыть рот, как Володя позвал Славу Самоненко и еще двух незнакомых мужиков
в сильно помятых брюках.