бульваре, а что дальше - совершенно не важно. Главное чтобы все выглядело
как в кино и было наполнено шальной и нежной эстрадной романтикой.
проносилась мимо, обдавая грязью из-под колес, штрафуя за безбилетный проезд
в троллейбусе, толкая в бока острыми локтями, дыша в лицо перегаром и
желудочной кислятиной, посылая пьяным матом, обжигая надменными,
насмешливыми взглядами, которые оскорбительней грязи и мата. Никакой любовью
не пахло, совсем наоборот, пахло тоской, помойкой, строительной известкой,
мочой из общественных сортиров. Надо было что-то с собой делать, куда-то
деть себя, томящихся жаркой юной скукой, в юбочках, которые лопаются на
бедрах, как кожура спелого фрукта.
имеет смысла. Искать свою красивую любовь в огромном городе надо в одиночку.
На одинокую девушку непременно кто-нибудь клюнет. Не сказав подружкам ни
слова, она отправилась в столицу одна, в будний день. Оделась без всяких
блесток, просто и буднично: узкие джинсы, трикотажная маечка с короткими
рукавами. Накрасилась совсем чуть-чуть. Уже в электричке ловила на себе
совсем Другие взгляды, внимательные, пристальные, ощупывающие круглую
крупную грудь под тонкой маечкой, скользящие по выпуклым ярким губам,
настоящие, серьезные мужские взгляды, которых раньше не было. С вокзала
отправилась на Калининский проспект.
Критически оглядывая себя в зеркалах универмага "Весна", она решила, что в
таком скромном "прикиде" выглядит куда интересней. И не ошиблась.
Трехчасовая прогулка увенчалась успехом. В подвальной чайной на Гоголевском
бульваре к ней подсел вполне приятный парень: короткие темные волосы, умные
карие глаза. Круглые очки и аккуратные усики делали его похожим на какого-то
актера, Марина все пыталась вспомнить, какого именно. Он угостил ее
армянским коньяком, который продавали в чайной из-под прилавка, взял для нее
бутерброды с красной рыбой и черной икрой. Рыба оказалась невозможно
соленой, икра сухой и твердой, как песок, но Марина так шикарно угощалась
впервые в жизни, и под закуску выпила грамм двести коньяка. Сначала она
стала заливать новому знакомому, будто живет в Москве, мама у нее главный
бухгалтер большого универмага, а папа директор завода, но вскоре
расслабилась и выложила все как есть. Ужасно хотелось поплакаться, это дело
она вообще любила, становилось легче, если кто-то слушал.
инвалидности, пьющую беспросветно, про отца, который сидит за кражу каких-то
тракторных деталей, про то, что никому она на свете не нужна, и если
что-нибудь случится с ней, никто даже не заметит. Пока рассказывала о своей
несчастной жизни, сама так расстроилась, что заплакала.
Толик, ему было двадцать три года, он сказал, что учится в каком-то
институте, она не запомнила, в каком, впрочем, это не важно. Вскоре
выяснилось, что нигде он не учился.
смотрели какую-то старую французскую комедию, целовались в последнем ряду
полупустого зала. Марину совсем развезло от коньяка и долгих мокрых
поцелуев, и не было сил ехать на вокзал, садиться в электричку. Толик взялся
проводить ее, повел бесконечными, темными проходными дворами, иногда они
останавливались и целовались, зашли в какой-то вонючий подъезд, поднялись по
лестнице, Толик говорил что-то про деньги на такси, открыл своим ключом
ободранную дверь, провел по длинному полутемному коридору, Марина увидела
маленькую нищую комнату с матрацем на полу, и больше всего на свете ей
захотелось лечь на этот матрац и поспать. Толик врубил музыку, сказал, что
сейчас сварит кофе, но вместо кофе налил ей водки, от которой ее
окончательно развезло. Он легко повалил ее на матрац.
поняв, любовь ли это или какая-то нудная, утомительная гадость, Марина
уснула. Проснувшись, обнаружила рядом с собой уже не Толика, а жирного
волосатого кавказца лет пятидесяти. Попыталась орать, но кавказец зажал ей
рот потной ладонью, а кто-то еще схватил за руки, больно стиснул запястья.
Оказалось, Толик.
половину суммы, поздравил с первыми бабками, заработанными честным трудом. В
тот же день явились еще двое, бритоголовые прыщавые юноши, которые
развлекались с ней сначала по очереди, потом вместе. И опять Толик дал ей
половину суммы.
сбежала из грязной коммуналки. У нее была такая возможность, и не раз,
однако сначала просто голова кружилась, ноги подкашивались от слабости,
потом она слегка ошалела от денег, которые заработала всего за один день, да
и вообще вся ее прошлая жизнь, тусклый поселок, где парни начинали пить с
десятилетнего возраста, школа, дом, вечно пьяная больная мать, постоянное
чувство голода, дрянные дешевые шмотки, скука и безысходность показались ей
куда хуже, чем коммуналка с матрацем и усатенький веселый Толик.
зарабатывает, как может. Если будут такие деньги, я себе квартиру куплю и
машину, может, потом и замуж выйду за хорошего человека. Москва - не Катуар,
здесь можно запросто спрятаться от своего плохого прошлого. А жить надо
начинать с денег, иначе пропадешь".
оставила полтинник, собрала вещички и вернулась к Толику.
Оказалось, в других десяти комнатах обитают такие же, как она, девушки, но
только более опытные и потасканные. Марина первое время оставалась
"свежачком", ей едва исполнилось пятнадцать, хотя выглядела она старше.
Сутенер Толя держал ее у себя под боком. Хозяином притона был не он. Раз в
неделю в квартире появлялся шикарный пожилой дядька в костюме-тройке, с
массивными золотыми часами. Он осматривал девушек, выбирал какую-нибудь и
увозил с собой. Иногда девушка возвращалась, иногда нет. Между собой его
звали Людоедом и боялись все, даже Толик.
страшно уставала и ничего не чувствовала. Избегала алкоголя и наркотиков. В
притоне пили и кололись все, отличаться от остальных было невыносимо тяжело,
но Марина держалась. Она была пьяной от усталости, иногда делала вид, что
уже тепленькая, успела принять дозу, и товарки ее не трогали.
на квартиру. На окраинах, в новых домах, можно купить однокомнатную совсем
недорого, так вот, она купит через пару лет и распрощается с этой кошмарной
жизнью.
время, а нужной суммы все не было. Марина считала себя умней других и деньги
свои хранила в сберкассе, на расходы оставляла очень мало и копила, копила.
Толик успел уйти через черный ход, взяли только девочек и пару клиентов,
подержали в отделении и выпустили.
держалась, почти не пила и совсем не кололась и в результате довольно долго
сохраняла товарный вид. В восемьдесят восьмом на ее книжке уже лежала вполне
приличная сумма, но тут разразилась первая деноминация, и от денег осталась
только горькая память. Марина стала работать на Тверской. Там было больше
риска, но и денег больше, иногда платили валютой. Именно из-за валюты, из-за
вожделенных, надежных долларов, Марина и погорела. Попались щедрые клиенты,
она решила припрятать от сутенера полтинник, а напарница, с которой вместе
работали, взяла и стукнула. Может, поэтому, а может, были какие-то другие
причины, но в итоге при очередной милицейской облаве у Марины при обыске
нашли пять упаковок героина.
образцово-показательную колонию, шила синие рабочие халаты, участвовала в
самодеятельности, просыпалась и засыпала с легкой душой, потому что рядом не
было мужиков, клиентов и сутенеров, которых она ненавидела. За примерное
поведение ее освободили досрочно. Она решила не возвращаться к прежней
постылой профессии, отправилась домой в Катуар, но в квартире в панельном
доме жили чужие люди. Мать умерла, отец просто исчез, не вернулся из зоны.
Кроме Тверской, ей некуда было деться.
строю терпеливых товарок, Марина так промерзла, что была рада любому, самому
паршивому клиенту, лишь бы поскорее выбрал и повез куда-нибудь в тепло.
Подъезжали машины, опускались стекла, выглядывали мужские головы, глаза
медленно скользили по ногам в тонких колготках, по лицам, синим под слоями
косметики. "Снимали" в ту ночь неохотно. Из-за сильного мороза у девочек был
нетоварный вид. Неподалеку в переулке стояла пара сутенерских машин, если
становилось совсем невмоготу, можно было сбегать погреться, но тогда
рискуешь упустить клиента. Марина терпела, не рисковала, и ей повезло.
Притормозил скромный серый "жигуленок", из него выглянул вполне нормальный
парень, не старый, не противный, и тут же подозвал Марину, договорился с
подоспевшим сутенером о цене на всю ночь, и Марина нырнула в теплый салон.
ее зовут, и сам не представился. Но ей это было все равно. Ехали долго,
куда-то в Тушино. Остановились у новой двенадцатиэтажки, все также молча
вошли в подъезд. В лифте она разглядела самое обыкновенное, даже приятное
лицо. На вид ему было не больше двадцати пяти.
благовониями, стены были оклеены мрачными красно-черными обоями и увешаны
жуткими африканскими масками.
что там лежит на стиральной машине.
одежды, развернула и тихо ахнула. Черное, глухое и длинное платье из грубой