Чтение 53–й страницы книги ~Сокровища Валькирии 4~

мысли его прочитал.

- Чтоб не было никаких сомнений и кривотолков, - сказал он и принес с кухни
небольшой телевизор. - Лежи и смотри. Сейчас об этой программе день и ночь
трещат... И когда не получится с запуском, тоже скажут.

- Здесь света нет, - вспомнил Зимогор. - И телефона.

- Свет дадут, - походя бросил он, подключая антенну. - Смотри и
выздоравливай. А я пойду спать. Перелет из одного полушария в другое -
сотрясение мозгов!

Он снял с вешалки длиннополый черный плащ, взял его на руку и вдруг
остановился на пороге.

- Да! А бандитов этих я найду, так что не волнуйся!

- В это я верю, - сказал Олег. - Но не ищи, не надо.

- Почему?

- Когда привезу сюда горнобуровую партию - сделаю это сам.

- Ну, как хочешь! - улыбнулся, закрывая за собой дверь.

А Зимогору стало любопытно, куда и как он пойдет по расхристанной весенней
дороге в своих сверкающих лаковых туфлях; подтянувшись руками за спинку
кровати, он бережно сел, затем подобрался к окну...

Прямо у крыльца, подчалив к нему, как корабль к пристани, стоял огромный
американский джип с черными стеклами. По Москве на таких рассекали или
министры, или крутые авторитеты. И сразу как-то стало ясно, от кого именно
поступила команда не пускать геологов в Манорайскую котловину, и если
залезут - выдавить любыми путями. И все дело наверняка заключалось в
примитивной и пошлой конкуренции: сильным мира сего стало известно, какие
бабки стоит пробурить скважину в Манорае, и какой-нибудь местный крутой
бизнесмен, связанный с геологоразведкой - если не сам Мамонт: не зря же
прилетел из другого полушария! - решил отобрать заказ у Москвы.

Вообще-то Зимогор не любил, чтобы им помыкали, водили за нос или делали
козлом отпущения, и как только что-либо подобное начиналось, замышлялась
какая-нибудь интрига - а в геологии интриганов было, как при королевском
дворе, вероятно, оттого, что профессия эта привлекала к себе сильные
личности, - в нем просыпался решительный, хитрый и беспощадный дух; он
поднимался, как дым, сначала заполнял все мысли и чувства и когда вырывался
наружу, становился видимым, было поздно.

Сейчас в больной голове этот дым заклубился сразу, как только джип отвалил
от своей пристани. Конечно, из Москвы наказать местных князей, князьков и
авторитеты было бы проще: натравить Ивана Крутого, а тот выйдет на самый
верх- экспедиция выполняла в основном заказы Минобороны и правительства, -
а оттуда дадут по рукам, чтоб больше не открывали рот на чужие заказы,
урежут финансовые поступления в Горный Алтай, натравят Счетную палату,
Генпрокуратуру; да если захотеть, можно такую блокаду устроить - взвоют!
Если бы не дали по голове, так бы и сделал, но нет худа без добра: когда б
еще удалось выяснить, кто правит бал в Горно-Алтайске, когда б случилось
познакомиться с местным крестным отцом?

И еще бы выиграть у него пари!

Спустя двадцать минут, как ушел Мамонт, вдруг загорелась обсиженная мухами
лампочка под потолком и включился телевизор.

- Ну, это ты можешь, - вслух оценил Зимогор. - Это дело не хитрое.

Он взял пульт - работали всего две программы, однако и этого хватало, чтобы
представить себе картину подготовки к предстоящим стартам. И нигде ни слова
о каких-то неполадках, отсрочках; напротив, везде подчеркивалось, что
запуски кораблей с Байконура с американскими модулями будущей станции в
ближайшем времени станут чуть ли не конвейером в космос. Правительство, как
уличный зазывала, крикливо приглашало всех желающих принять участие в
программе и принести свои денежки.

И первый рейс в космос по расписанию - на послезавтра, в семь утра...

Болеть Зимогору стало интересно и приятно - появилась цель, и чем ближе она
была, тем чаще выбрасывался в кровь адреналин, как у футбольного
болельщика. В утренних теленовостях срок запуска подтвердился, днем все
было в порядке, и даже показали короткий репортаж из ЦУПа. Упоминали о
запуске и в вечерних передачах, показав еще один, уже новый и пространный
сюжет, где готовый к пуску корабль проходил последние проверки систем.
Зимогор попросил у хозяина радиоприемник и ночью послушал "вражеский голос"
"Свободы" - и там говорили о космической программе, только как всегда хаяли
русские ракеты, технологии (вспомнили об утечке мозгов) и сам космодром.

Если бы отложили запуск - уже визжали бы от удовольствия.

Ему все более становилось интересно, особенно после сообщения о прямой
трансляции с Байконура. Будь известно раньше о предполагаемой задержке, ЦУП
уже бы отрабатывал назад и подводил базу под срыв старта. Но оттуда
слышались бодрые голоса, выражались надежды на оживление жизни космодрома;
мало того, на экране поочередно появились российский и американский
президенты, сказавшие по десятку слов относительно совместной космической
программы.

После такого благословения нужно было в узел завязаться, но запустить
ракету!

Без пятнадцати семь, в день старта, включился Байконур, и косноязычная, но
самоуверенная телерепортерша принялась совать микрофон операторам за
пультом управления, и те отвечали бойко, непринужденно; и сам корабль стоял
в облаках тумана на подпорках, готовый стартовать.

Однако едва объявили минутную готовность и начался отсчет времени, как в
ЦУПе возникло странное смятение: толпа журналистов и приглашенных зевак
полезла к пульту, операторы повскакивали, заговорили что-то в микрофоны,
игнорируя при этом назойливую репортершу, затем в телевизоре пропал звук,
суета усилилась и, после того как истекла предстартовая минута, телевещание
с космодрома выключилось и пошла реклама шампуня от перхоти
"Хед-энд-шолдерс".

Зимогор молча высидел еще одну минуту и переключил канал - там гнали клип
"Как упоительны в России вечера".

Из радиоприемника доносилась классическая музыка, которую принято включать,
когда в государстве случаются очередные похороны...

Публичное известие о несостоявшемся запуске космического корабля по
международной программе прозвучало лишь в полдень. Сообщали сквозь зубы,
мимоходом и коротко, без объяснения причин: не состоялся запуск и все тут!
Но после широкой визгливой рекламы совместного космического проекта это
звучало даже трагично и особенно било по самолюбию Зимогора.

Говорят, поверить в Бога можно в один миг, узрев его волю в обыденной
жизни, когда она, насквозь земная и суконная, вдруг обретает небесный смысл
и звучание, когда вопреки привычным законам творится нечто не подвластное
ни уму, ни сердцу. В первые минуты Олег ничего особенного не испытал, если
не считать удивления, и только спустя полчаса до сознания дошло, что он не
просто проиграл спор и теперь выглядит самоуверенным московским идиотом, но
разложен на лопатки, брошен на землю, как тряпка, о которую вытерли ноги.

Он никогда не испытывал подобных чувств. Приехать в Москву с расшибленной
головой, синяками (а топограф наверняка уже разрисовал их приключения) и
еще уговаривать Аквилонова не соваться на Алтай, приводя какие-то
сумасшедшие аргументы, - да такое можно представить лишь с больной головой.

Самое рациональное было бежать отсюда, чего, собственно, и добивался Мамонт
- дирижер оркестра братвы.

Зимогор еще раз попытался успокоиться и трезво оценить обстановку. И как бы
ни крутил, как бы ни выворачивал сотрясенные свои мозги, получалось, что
Мамонт действительно каким-то странным образом предчувствовал неудачный
запуск в Байконуре, причем за несколько дней до него. Или устроил там
диверсию, что вообще не реально.

Его аналитический склад ума и привычки, полученные в академическом
институте, подсказывали: не верь ни глазам ни ушам своим, - по единичному
факту невозможно судить обо всем явлении в целом, следует разобраться в
обстоятельствах, понять, в чем заключается фокус - а он есть! Причем,
возможно, вся хитрость в очень простой вещи: например, у Мамонта на