Чтение 53–й страницы книги ~Кольцо великого магистра~

сказал?

Князь поднялся с места и, тяжело переступая отечными ногами в красных
кожаных сапогах с голенищами, спущенными до половины толстых икр, близко
подошел к боярину Голице.

Голица из учтивости отступил назад.

- Отвечай, - сказал Дмитрий и снова подошел к боярину.

- Выходит, правильно, великий князь, если ты говоришь, - пробормотал
боярин Голица, продолжая отступать, но не рассчитал и стукнулся спиной о
бревенчатую стену.

Московский князь расхохотался, положил ему на плечо руку и велел
сесть на скамью рядом с собой.

- Немцы не дадут Ягайле на татар войска повести, - успокоившись,
продолжал боярин Голица. - С другого бока Витовт с поганским жрецом и
жмудскими боярами воду баламутят. И у русских князей не в чести Ягайла.
Потому и дочь твою, великий князь, он сватать стал. Нас торопил, скорей-де
ему жениться надо... Не много тебе, князь, прибытку от такой родни.

- Так зачем ты мне этот договор привез? - вспылил Дмитрий, ткнув
крупным пальцем в пергамент.

- Разве мог я менять твое княжеское слово? - с испугом ответил боярин
Голица.

- То правда, не мог, прости, боярин, - другим, спокойным голосом
сказал князь.

Он взял большими мягкими руками серебряную чашу и сделал несколько
глотков.

Боярин Голица, вытянув шею, ждал дальнейших слов.

- Ну что ж, боярин, - помолчав, сказал московский князь, - спасибо
тебе за верную службу. Хорошо справил посольство. Федор Андреевич, -
обернулся князь к боярину Кобыле, - прикажи выдать послу Голице сто рублей
серебром: чай, поистратился он в дороге. И шубой со своего плеча жалую...
Иди домой, боярин, соскучился небось по молодой-то жене и детишкам.

Боярин Голица поцеловал княжескую руку и с поклоном вышел из гридни.

Московский князь почувствовал боль в груди и откинулся к стене - так
было легче. <Не надо пить холодный квас, - подумал он, - лекарь все время
о том твердит>.

На этот раз боль скоро прошла.

- Как мыслишь, Федор, - отдышавшись, сказал князь, - нужно ли мне за
Ягайлу дочь свою отдавать?

- А ежели, великий князь, княжну Софию Дмитриевну не литовцу Ягайле
отдать замуж, - ответил боярин Кобыла, - а Федору, сыну Олега Рязанского,
и заключить вечный мир с Рязанской Украиной?

- А как же сговор? А посольство мое? Ягайла за бесчестье сие сочтет,
а меня за лжеца.

- Если русская земля в опасности, - негромко сказал боярин Кобыла, -
что тебе чужое бесчестье, великий князь? С Олегом Рязанским ты свои силы
удвоишь, а поможет бог, то и другие русские земли под свою руку приведешь.

- А русские земли под Литвой, ты забыл о них, боярин? - горячо сказал
Дмитрий. - Киевское княжество. Черниговское. А Полоцк, а другие земли? И
Смоленску тяжко: того гляди, Литва его проглотит.

- Не время, великий князь, мыслить про то, - смотря в глаза князю,
ответил боярин. - Пока татары в Москве, о Киеве говорить рано. Тохтамышу
ты не малую платишь дань, а без денег меча не поднять. Прежде Рязанскую
Украину, Тверь и Нижний Новгород надо в одни руки взять. Вспомни, князь,
во Владимире татарский посол Адаш сидит... С немцами воевать не пришло
время. А принять под свою руку князя Ягайлу - это и есть война с немцами,
а то и с ляхами. Ты найдешь неверного друга в литовском князе и сильного
врага - немецких рыцарей.

Великий князь был рад слышать от своего боярина такие речи. <Приспеет
время, - думал Дмитрий, - помочь и тем русским землям, что под литовцами и
под ляхами>. Чем больше он размышлял, тем больше убеждался: не с руки
родниться с литовцем Ягайлой.

- Ты прав, боярин, - твердо сказал великий князь. - По зимней дороге
послы в Литву отказ отвезут. А княжне Софии быть за Федором Рязанским. И
всем боярам сие скажи, пусть вести до Ягайлова уха раньше моих послов
дойдут...

В Кремле плотники ставили новый княжеский терем. За стеной гридни
стучали топоры, раздавались голоса. Московский князь ничего не видел и не
слышал. <Чего можно ждать от хана Тохтамыша и от литовского князя Ягайлы?>
- снова и снова приходило ему в голову. Как поведет себя великий магистр
немецкого ордена? Кто будет королем Польши? С кем ему, московскому князю,
придется скрестить мечи за русскую землю, с кем вести дружбу?

* * *

Вечерело. Солнце коснулось огненным краем верхушек сосен, когда
Лютовер увидел Москву. Стены из белого камня с огромными полукруглыми
башнями по углам высились на крутом холме. Ордынская дорога вышла из
густого бора на болотистое, низкое место, заросшее кустарником и
мелколесьем. Из болота торчали черные мертвые пни. Он пришпорил коня,
обгоняя нагруженные каменьем и тесом возы, тащившиеся по скользким бревнам
мощеной дороги, мужиков, шагавших с котомками за плечами и топором за
поясом. На возах, плотно закрытых рогожей и увязанных пеньковой веревкой,
важно восседали бородатые купцы в высоких войлочных шапках.

Вот и река Москва. Она не торопясь несла свои темные воды. Дорога
уперлась в деревянную пристань. Сюда подходил паром. В ожидании перевоза
на топком берегу скопилось немало народа.

Лютовер спешился у самого берега, смыл грязь с сапог и с брюха
лошади, почистил доспехи и шлем. Усмехнувшись, снял с груди ханский ярлык
- бронзовую пластинку с восточными письменами. Стоило только татарину
взглянуть на нее, и он делался приветливым и гостеприимным. Лютовер всю
дорогу от ханского шатра не знал забот. <Но вряд ли ханский ярлык сделает
добрее русских>, - подумал он.

Москва расстилалась перед глазами множеством домов из желтоватого, не
успевшего потемнеть дерева. В разных концах посада поднимались в небо
разноцветными куполами десятки деревянных церквей.

Причалил плоскодонный паром. На берег съехали две телеги, сошли с
десяток пешеходов. Народ на пристани зашумел, зашевелился. Лютовер, ведя
коня за повод, вместе со всеми перешел на дощатую палубу. Паромщики дружно
заработали веслами. Не успел он как следует рассмотреть своих соседей, как
паром приткнулся к посадскому берегу.

Белокаменные кремлевские стены нависали над головой, давили своей
громадой. У самой воды дымились высокие бревенчатые бани, толпился
праздный народ, кричали разносчики, торговавшие горячим сбитнем и разной
снедью. На пристанях люди выгружали с барок еловые и сосновые бревна, сено
и березовые дрова.

Юродивый в красном платке и грязном рубище бросался на землю и,
заливаясь смехом, засматривал бабам под юбки. Бабы молча отпихивали его
ногами. Мужики смотрели хмуро, но не трогали юродивого.

Лютовера со всех сторон окружили нищие: они хватались за стремена,
гнусавя, выпрашивали милостыню. Боярский конь грудью растолкал людей и
вымахнул на кручу к церквушкам, сбившимся на площади. Отсюда шла длинная,
узкая улица.

Лютовер ехал мимо сосновых заборов, сочившихся смолой, видел дома,
поставленные крепко, будто навечно. Ему нравились тесовые чешуйчатые
крыши, украшенные резными крыльями и подкрылками. Несмотря на вечернее
время, в домах стучали топоры: хозяева торопились до холодов забраться под
кров, на теплую широкую печь.

День уходил тихий, безветренный. На площадях и на больших улицах
горели костры. Великий князь повелел деревянную щепу, накопившуюся за
день, сжигать пожарным сторожам. Много щепы втаптывалось в грязь, отчего
лошадиная поступь сделалась мягче.

Пахло в Москве дымом и смолой. Пахло рогожами и лыком, дегтем и
хлебом.

Скрылось солнце. Над черными тенями церковных куполов возникла
длинная полоса красного цвета.

Бревна, тес, кирпичи, сложенные у заборов, мешали двигаться всаднику,
в иных местах едва-едва удавалось протиснуться. Пока Лютовер пробивался
вдоль высокой изгороди по самому берегу какой-то мутной речушки, стало
совсем темно.

Забрехали на дворах собаки, застучали в деревянные доски сторожа.

Неуютно показалось боярину Лютоверу ночью в чужом городе. На большой
торговой площади горел костер. Бородатый мужик в войлочной шапке
старательно сгребал щепу.

- Скажи мне, добрый человек, - спросил Лютовер, - где живет боярин
Федор Кобыла?

Подпоясанный соломенным жгутом мужик покосился на богатое татарское
седло, на золоченые стремена, блестевшие в пламени, на золоченый шлем.

- Вон, смотри, господине, терем, - показал он. - В окошке огонь
видать. Там и живет боярин. Еще в прошлую осень построился.

Лютовер поблагодарил и тронул лошадь. Церковные колокола ударили
десять раз. В иных малых церквах и колоколен не было, и пономари били в
медные либо в деревянные доски.

У дубовых ворот с шатровым верхом боярин спешился и стал стучать.
Злобным лаем на стук ответили дворовые псы. Собачьему бреху отозвались псы
в соседних дворах.

Вдруг собаки сразу перестали лаять. Неслышно открылось смотровое
окошко в калитке.

- Кого бог принес? - спросил сиплый голос, в окошке сверкнул чей-то
глаз.

- Боярин Лютовер ко боярину Федору Андреевичу Кобыле, - ответил