случае, считается. Монмартр... Простите, хе-хе, Монмарат - самая высокая точка в
Париже, волнам ничто не мешает...
еще не верилось - гальваническая банка, пара цилиндров, колокольчик, колба с
опилками под названием когерер...
посылать привет прямиком друзьям Франклина в Филадельфию. Верите?
волны, уходящие за горизонт, неизведанные глубины, откуда нет возврата. Если бы
на фрегатах Лаперуза был такой когерер, д'Антркасто успел бы вовремя...
развернул, положил перед собой. Не удержавшись, я подался вперед. На листке не
было букв, только точки, выстроившиеся в долгий ряд. Леметр уловил мой взгляд,
подмигнул, щелкнул переключателем на одном из цилиндров. Широкая ладонь легла на
рычажок. Дзинь! Колокольчик ожил. Дзинь, дзинь, дзинь...
азбука, посланная в эфир. Неуловимая, неслышная... Гражданин Вадье может
окружить Париж целым легионом санкюлотов, перекрыть все дороги, отменить
пропуска, может повеситься от злости - или сунуть голову в черном парике под
"национальную бритву". Дзинь, дзинь, дзинь - позвякивал колокольчик. Увы,
господа якобинцы, увы... Вам придется сначала выдумать такую же "простейшую
вещь". А ваши мозги сейчас заняты совсем другим...
слушая, как негромко позвякивает колокольчик. Наконец Леметр шумно вздохнул и,
достав огромный платок с кружевами, вытер вспотевший лоб.
Венеции граф уже читает невидимое послание? Нет, не читает, наверно, перед ним
тоже - долгие ряды точек, их еще следует расшифровать...
указать фамилию нашего, хе-хе, шпиона.
Лучше всего, чтобы гражданин Вадье занялся де Сешелем. Отличная кандидатура!
Признаться, не верится, что этот негодяй нам помогает. Зато для гражданина Вадье
сей господин всем, хе-хе, хорош. Бывший аристократ, дружил с Бриссо... А потом
мы кое-что подкинем и сами - чтоб, хе-хе, понадеж-ней было. И еще денег
попросим. Иначе гражданин Вадье того и гляди, хе-хе, не поверит!
грехи. Внезапно в душе шевельнулось странное чувство. Жалость? Негодование? Или
просто омерзение? Убить врага в бою - одно, а ударить из-за угла...
человеком. Казалось, его не в чем упрекнуть. Потом, когда Франция воскреснет,
одноногий, наверно, станет пэром. И Руаньяк тоже не остался бы без награды!
Руаньяк, сжигавший деревни, убивавший пленных и - приговоривший к смерти моего
друга. И меня бы тоже наградили. Еще бы! Все вместе мы убивали врагов - свинцом,
шпагой, картечью - или невидимыми волнами в эфире...
заседает каждый день, и, вполне возможно, уже завтра...
сторон. Лицо Демулена, сидевшего рядом со мной, казалось в сумеречном свете
старым, словно Прокурор Фонаря уже перешагнул седьмой десяток. Вильбоа черным
силуэтом застыл у окна, Юлия сжалась в комок в огромном кресле, утонув во тьме.
поделаешь. Надежда одна, сейчас б-бриссотинцев почему-то не т-трогают, семьдесят
два депутата с-сидят в Аббатстве уже полгода...
ничего хорошего.
- не политик, он просто...
мадам Ролан. И п-просто переписывался с К-корде...
и его знаменитой супруге ходило пол-Парижа, пусть перед отважным марсельцем
преклонялся сам Робеспьер, пусть злосчастное письмо так и не было прочитано
бедолагой Альфонсом - в тот день он вообще уехал из Парижа. Мене, такел, фарес!
Республика, Единая и Неделимая, постановляет...
хотелось, но вопрос не был праздным. Если у нас будут еще дня три...
готовит амальгаму.
людоедским языком!
называется?
якобинскому арго.
од-дного фальшивомонетчика, д-двух воровок, шпиона и двадцать невиновных.
Получаем к-коварный заговор шпионов, воров и фальшивомонетчиков. Изобретение
г-гражданина Фукье-Т-тенвиля... Извините, Юлия...
извиниться перед Пьером Леметром. Нет, сантименты излишни, с этими негодяями все
средства хороши!
поговорить с одним человеком. Может быть... Не провожайте меня.
Заметив меня, она удивленно повернулась:
кто вы? Вы - жалкий "аристо", к тому же совершенно больной и ко всему еще -
трус! А если у вас все-таки хватит смелости, идите завтра же к доктору д'Аллону,
я договорилась... Что вы делаете?! Прекратите немедленно!
нельзя - Юлия едва держалась. Другая на ее месте давно уже билась бы в истерике
- или просто лежала без чувств.
все равно, что с ним случится...
д'Энвалем. Говорить ни с кем не надо, потому что это очень опасно - для вас.
Альфонс не обрадуется, увидев вас на эшафоте.
желаю вас больше слушать...
дверей.
не послушает. Я ей уже объяснял, что, если дело попало в Трибунал, спасти
человека почти невозможно. Разве что заступятся Робеспьер или Вадье...
спасать Фабра д-д'Эглан-тина, и д-дай бог, если он и вправду существует, чтобы
это уд-далось. Юлии лучше в-всего уехать из П-парижа, вам, кстати, тоже...
пропуском в Тюильри?
драпировками. Долгие ряды скамеек амфитеатром спускались вниз, где в окружении
знакомых лупоглазых бюстов стояла высокая черная трибуна. Из-под побелки потолка
стыдливо проглядывали силуэты полуобнаженных нимф. И над всем этим чернели
громадные буквы, казалось, готовые обрушиться на переполненный зал. "Французская
Республика, Единая и Неделимая. Свобода, Равенство, Братство - или Смерть". И
здесь, в зале Конвента, в сердце Революции, выбор для собравшихся был тоже
весьма невелик...
ряда. Под сводами зала стоял легкий гул, и приходилось прилагать усилия, чтобы
расслышать очередного оратора. Но делать этого явно не стоило. Худой маленький
человечек в черном камзоле с большой трехцветной перевязью уже с полчаса обещал
"сорвать покрывало" с некоего заговора, грозившего самому существованию "Единой,
Неделимой". Поскольку покрывало никак не хотело срываться, оратор дважды
доставал кривой турецкий кинжал и приставлял его к груди, обещая "полить кровью
истину". Собравшиеся, однако, никак не реагировали на это предложение, и я
решил, что подобные заявления здесь в порядке вещей. Похоже, остальные думали
сходно. Не только публика на галерке, но и граждане депутаты переговаривались,
писали записки, а то и просто читали газеты. Человечек дернул шеей, вновь
выхватил кинжал... Я отвернулся.
свинцовым карандашом по бумаге. - Вам надо было выпить кофе. Или, гм-м,
граппа...
Шарль, что ремесло шпиона не только гнусно до невозможности, но и опасно для
здоровья.
сказанное шуткой. Я, конечно, шутил. Отчасти...
кто-то установил нелепую чугунную скамейку, сидеть на которой не рекомендовалось
даже в хорошую погоду. Но выбирать было не из чего, и я, купив по дороге