намокнуть и подплыть, все изгибло, испортилось в дожде.
половодьем, натянув на головы мокрую обгорелую толстину. Голодные дети уже
не плакали, только глядели расширенными в ужасе глазами, вцепившись друг в
друга и в материнский подол. Мокрые и тоже голодные, испуганные кони
жались к людям, вздрагивали, отфыркивая воду. На площадях стояли озера, и
в них плавала только что вытащенная из погребов намокшая рожь.
летели рваные лохмы туч, но уже зашевелились, отовсюду полезли
пересидевшие водяной потоп жители. Чавкая и разбрызгивая воду, подскакал
один из молодших. Прокричал с коня:
целы ли молодечная и Протасьев двор.
Велено собирать народ, а у тебя, гляжу, у самого... Заседлать-то есь чем?
дальше.
воде, собирали размытое и раскиданное добро. Мишук кромсал ножом мясо
погибшей на пожаре коровы, давал малым жевать сырьем. Не было ни трута, ни
сухой щепки, чтобы развести огонь...
Древние киевские серебряные колты сменяли на корову, материну головку - на
упряжь и снедный припас. Береженым серебром да помочью своих кметей
ставили новую клеть, подымали тыны и хлева. Грехом хотел Мишук пустить в
дело и золотые серьги тверской княжны, да как достали (жили еще в шалаше
на пожоге) и все собрались вокруг Мишука, восхищенно рассматривая
маленькие узорные солнца у него на ладони, - до того стало жаль этой
родительской памяти! И старший сын, Никита, первым заявил решительно:
отца полузабытую повесть о том, как в деда влюбилась тверская княжна и
подарила ему на память свои золотые сережки.
должон был уехать... На расставаньи и поднесла!
(Сам он и тому, что сказывал сейчас, не очень верил, кабы не серьги. Но
серьги - вот они! Не на бою ить взяты! Тута хошь верь, хошь не верь...)
собаками затравили б в тот же час!
словно насмешничаешь надо мной! Хошь бы и не деда, а я, к примеру... Как
мне жить тута придет?
вышнего не досягай! Руки обожжешь!
после... Дак заместо монастыря... Мог и князь дочку свою уважить! Не всем
ить головы рубить заподряд!
по роду! А кака у нас порода? И каки селы ти?
на Переслав покойному Даниле привез! Цело княжесьво подарил! Сам же ты про
то не пораз и сказывал!
попасть! И по заслугам тоже, коли князь наградит! Перво-ет бояра села ти
за што получали?!
Никита, а то, что всю его жизнь словом одним перечеркнул. Вот и не
погладишь уже! Сын был чужой. Нравный и гордый. И хотел большего, чем он,
Мишук.
Холодно-звонкое небо над головой. И звенью дрожит и трепещет
терпко-прохладный воздух, в коем призывно и ясно звучат рога и заливистые
голоса хортов.
Александр на полном скаку ринул сулицею. Тонкое древко, словно зыблемая
ветром трость, закачалось над мясистым горбом кабана. Зверь крутанул
мордой, сунулся вперед, пытаясь загнутыми клыками достать пах коня.
Александр вовремя поднял скакуна на дыбы и, выпростав носки из стремян,
обнажая короткий охотничий меч, почти свалился прямь матерого великана.
Тот порскнул, хрюкнул, сгибая шею, но бело-рыжий любимый Князев хорт уже
повис у него на боку. Александр, не позволяя зверю распороть брюхо хорту,
пал на колено и изо всей силы вонзил меч снизу вверх меж передних ног
обреченного вепря. Тот издрогнул, стал, и темно-алая кровь хлынула у него
из пасти. Вепрь задрожал, оседая на задние ноги, еще попытался, уже
бессильный, ринуть на князя, едва не стряхнул вцепившихся в него псов и
начал тяжело заваливать в смятые рыжие травы. В очи князю бросилось
румяное лицо доезжачего и двух осочников, что мчали на расстилающихся,
словно летящих, конях ему на помочь.
множились разгоряченные охотою, на горячих, храпящих конях, люди - бояре и
челядь. Псари оттаскивали собак. Кабан еще дергался, поливая траву
темнеющей кровью. Даже и теперь, поверженный, он все еще казался велик и
грозен.
невольный пот со лба, ясно оглядел сотоварищей. Вдали трубили рога,
заливались псы, а по полю подскакивал к нему, махая шапкой, кто-то совсем
чужой и ненужный в этой охоте... Верно, гонец? И князю на миг стало жаль
прерванной ловитвы. Но гонец уже был близко, и, знаком велев подобрать
добычу, князь, в окружении бояр, шагом поехал встречу ему.
пазухи кошель и из него свернутую трубкой грамоту с вислыми серебряными
печатями. Александр, прихмуря брови, принял и развернул пергаменный свиток
и уже по первым строкам, не читая, понял: свершилось! Узбек звал его к
себе, в Сарай.
хорты и трубили рога в дальних перелесках, а у него звоном стояло в ушах и
гудом гудело в голове то, давнее, сто раз решенное, но только теперь
подступившее так вот, вплотную. Уже не гонцы, не сын даже... Его, его
самого звал к себе этою грамотою Узбек! И уже теперь медлить стало нельзя
ни часу.
плакала Настасья, ликовали и тревожились бояре, хлопотали и толковали о
чем-то псковские вятшие. (Нынче, в чаянии славы Александровой, они опять
отказали на подъезд новгородскому архиепископу Василию Калике, и тот
проклял строптивый пригород.) Намечали путь в обход владений
великокняжеских - не переняли бы москвичи невзначай... Александр уже весь
был там, впереди, в Орде.
пестрые леса, желтые поля со скирдами сжатого хлеба, проходили грады,
рядки и починки. Мало задержав в Твери, княжеский обоз пересел с телег и
повозок на лодьи, учаны и паузки - и пошли извивы Волги, города свои и
чужие: Кашин, Кснятин, Углич, Кострома, Ярославль, Городец и Нижний... В
иных остерегались приставать, даже и проходили мимо по ночам. Осенняя
синяя река борзо уносила князя от дому и близких в чужие Палестины, в Орду
незнаемую, где ждали его (и уже немочно поворотить назад!) смерть или
слава.
думал, что вот так, как эта река несет и несет воды свои в далекое
Хвалынское море и не возможет никогда поворотить назад, так и он обречен,
вынужден ради дома, жены, золотоволосой утехи своей, ради детей, у коих
иначе отымется и власть, и земля, и права княжеские, идти на то, чего он
втайне совсем и не хочет: спорить с Иваном Московским о вышней власти в
русской земле. Ибо только так, только победив в споре о великом столе
владимирском, может он сохранить детям княжение свое! И еще была горечь: о
гордости своей, княжеской, которую нынче должен будет он бросить под ноги
хану Узбеку... А то, что кишело кругом: рознь с братьями, Константином и
Василием, привыкшими уже править без него, Александра; хитрая возня
католиков и Гедимина; надежды плесковичей и замыслы Великого Нова Города;
ликование бояр, своих и иноземных (и рознь своих и чужих, лишь недавно
открывшаяся ему); и судьбы Твери; и чаянья гостей торговых - все шло мимо,
мимо, мимо, как зелено-желтые волжские берега, уплывавшие дале и дале, как
родина, Русь, сокрывшаяся от него за кормой...
Адамов Григорий
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Вронский Константин
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс