власти, власти, да! И они - верующие мусульмане - помогут, поддержат,
дадут ему серебро и воинов!
дремлет, кто ест, со свистом обсасывая пальцы... Думают, что можно
по-прежнему приводить связанных рабов и рабынь, грабить города, а после
пить кумыс и хмельное вино, запрещенное пророком... Он видит горящие глаза
тех, верующих, - их много! Да, прав муфтий! Религия без власти и власть
без религии равно ничтожны. Вот основа! И - никакой жалости!
Хмель невежества, пьянство, разгул и - вот: воины Темучжина режут друг
друга, а великая империя моалов давно уже распалась на куски. Чем можно
скрепить это степное и многоязычное море? Только верою! И всех, кто
воспротивит тому, - под нож! Вино мутит разум, великие царства, читает
муфтий, рушились по вине невоздержанных правителей, а они пьют! Пьют и
сейчас, здесь, не прислушиваясь к священным словам!
взглядом окидывает заснувшего старика монгола. Но тот, в этот же миг
разлепив старческие желтоватые глаза, говорит без выражения и гнева, так,
как говорят: <приведите лошадь> или <налейте кумыс>:
смежив желтые глаза на пергаменном морщинистом лице.
глаз (это он ел руками и срыгивал, откидывая кости за спину),
перевалившись с боку на бок, лукаво взглядывает на юношу:
Твой пращур, великий Темучжин, не взирал на веру своих нойонов, он
смотрел, как служат ему, и покорил мир! Ты требуй от нас верности и
послушания, а во что мы верим - кому какое дело!
уразумели тайные замыслы Узбека. И ропот не то одобрения, не то гнева
возникает и ширит под кирпичными сводами. Неясный, грозный, он колышет,
сдвигает с мест сидящих, темным огнем зажигает глаза - нет мира и нет
единства в этой толпе!
толстого:
Исе и разбили самого главного повелителя арабов, который сидел в Багдаде,
копил золото и не сумел защитить себя, когда пришла война! Молись Исе,
Узбек! Нашему или урусутскому Иисусу, которому учит русский епископ в
Сарае, - вера арабов погубит всех нас!
вопль. В ход уже пошли руки, трещат халаты, кто-то кого-то расшвыривает,
опрокидывая блюда...
несторианина. Ордынские вельможи из булгар, татар и пришлых, они уже не
верят <Великому небу> завоевателей полумира, не хотят верить они и в Ису
(несторианского Иисуса Христа) - распятого Бога подвластного им народа.
Учение Магомета, о котором день и ночь толкуют купцы и проповедники <веры
арабов> в Сарае, принятое у булгар, сейчас называющих себя татарами,
переменивших язык, но не веру предков, - это учение им ближе всего. И
только русский епископ, главный урусутский поп в Сарае, с мнением которого
очень и очень считаются в Орде, страшит и удерживает многих из них...
вельможа в зеленой чалме, по виду чистый таджик, незаметно увлек Узбека в
сторону:
согласие! - шепчет он на ухо юноше. - Русский бог Иисус - не бог, а только
пророк Бога единого и великого. Так говорит Мухаммед! Не верь урусутам,
Узбек! Не верь и тем монголам, которые поклоняются Исе! Помни, Узбек,
только подняв зеленое знамя истинной веры, ты получишь власть и станешь
царем царей!
прибавляет:
христиан не бойся! Русский коназ Юрий - враг коназа Михаила. Ты прими его,
Узбек, и он поможет уговорить главного русского попа!
мелкое, на миг появляется в глазах, словно тень неуверенного вожделения
коснулась его чела. Он плохо понимает людей и потому с особенной силой
цепляется за веру и за тех, кто ведет его, с помощью ислама, по опасному
пути к вышней власти над Золотою Ордой.
обрызгав леса. Звонкий ветер холодит лицо и так молодо, радостно вновь от
всего - от удали, бешеной скачки добрых коней, славной дружины, от
успешного ряда с молодым суздальским князем (почти уступили Нижний ему;
то-то взбесится, как узнает о том, Михайло!). Эх, молодость, жисть -
любота! Стыдно сказать, грех подумать, а в пору и срок умерла нелюбимая
супруга. Разом помолодел, словно на волю вышел из затвора. Недаром
<золотым князем> прозвала его Кончака, сестра Узбека, там, в далекой Орде.
<Алтын коназ>! Красивая девка - ордынская княжна! Словно и годы свалили с
плеч, и можно покуролесить и почудить вдоволь. Эх, воля вольная!
нетерпения. Рвет удилами губы коня. Скачет к успехам, к новой своей весне
в струях грядущих дорог; чует сердце, и сладко от ветра и воли, сладок
звонкий осенний простор!
диво. Людей попропадало, конечно, дак зато Михайле теперича труднее станет
рати собирать! Теперича что? Теперича в Новгород Великий новых тайных
послов! Казну Иван сбережет, и Борис, воротившись из Твери, нынче в полной
его воле! Без Александра Борис не страшен. Стариков - Протасия с Бяконтом
- поприжать... Или еще не время? Нет, не время! Да и что Москва, без него
берегут Москву! Може, он тамо и не сядет! А хошь, вон на Переславле...
альбо в Нижнем! А Москву берегут не хуже Михайловой Твери. И дани у него в
срок, и купцам легота, и народ валит к нему с Рязани... Что Москва! Мир -
на ладони! (Станет ли Узбек ханом? Тогда б и сестричка евонная погодилась
- пока-то торопиться не нать!) Ветер, осень, а в сердце весна! В Сарай
тоже послов! Тохта, слышно, далече, в Синей Орде, в степях. Нынче стало
мочно понять, кто станет после Тохты. Навряд Ильбасмыш! А очень возможно,
что и Узбек! Этот с бесерменами все... Ну и шут с им! Обещать все, что
захочет, все на свете обещать! Ничего не жаль! Сарского пискупа давеча
уговорил не встревать в дела ордынски... Тем, почитай, Узбеку уже и
заплачено сполна! Крестить Орду... Зачем ее крестить! Все одно - нехристи!
Без ихнего духу в церквах дышать будет легше. Свалить бы Михайлу! Пущай
Орда обесерменится - пес с ей! Да зато будет он, Юрий, князем великим на
Руси!
пропыленные огненные кудри летят и треплются по ветру, и дружина, вослед
молодому князю, ярит и торопит коней.
большой парус, в воду опускают весла, и скоро смоленый, покрытый солью
крутой борт глухо стукает о причал. На берегу кричат, тянут за веревки,
подчаливая судно. После однообразного многодневного шума моря торговая
толчея берега оглушает путников. В разноязычии итальянской, греческой,
татарской, аланской и русской речи, в пестроцветьи и лохмотьях, облитый
солнцем город кипит и суетится огромным людским муравейником. Путники в
монашеских одеяниях минуют торг, отводя глаза от полуголых невольниц и
покрытых струпьями невольников, отстраняя спокойными взмахами рук лезущих
к ним коричневолицых нахальных торгашей. Скоро путников встречают и, уже
расталкивая толпу, ведут на греческое подворье, где можно переодеться,
умыться и отдохнуть. После молебна и трапезы цареградский клирик
показывает грамоты, подписанные кесарем и патриархом Афанасием. Сожаление
слишком ясно читается на лице византийского чиновника, обманутого в
корыстных надеждах своих: взятки тут не будет, и даже более - все просимое
нужно предоставить быстро и с особым тщанием, ибо на его место в богатой
Кафе слишком много охотников в далеком Цареграде. Поэтому в тот же день, к
вечеру, на подворье приходят ордынские татары, смотрят грамоты, кивают,
лопочут по-своему, жадно оглядывают патриарших послов. Клирик ничего не
хочет давать татарам, и кафинскому наместнику, к вящей досаде, приходится
платить самому. Ордынцы, вообще-то, не должны брать подарков с патриаршего
посла, но поди втолкуй это местным татарам! Торг и споры продолжаются два
дня, после чего, наконец, подают лошадей, и тряский дорожный возок
греческого клирика выкатывает из ворот Кафы в степь. Начинается долгий
путь в Сарай. При каждой смене лошадей одно и то же - татары выпрашивают
подарки. Клирик - недаром он в простой рясе, с простым, даже не
серебряным, крестом на груди - дает помалу: горсть сухарей, несколько
кусков дешевых тканей. Старейшин угощает иногда греческим терпким вином из
смоленой глиняной бутыли. Тянутся день за днем. Безводье, пыль и жара
донимают путников. Но клирик, привычный ко всему, глядит бесстрастно на
ровную, в мареве, степь от края и до края неба да щурит глаза, когда
слишком донимает пыль. В Сарае их встретит русский епископ и посадит в
Круз Андрей
Ковальчук Вера
Акунин Борис
Майер Стефани
Прозоров Александр
Шилова Юлия