отлетает света сего.
развертывались перед глазами. Сочная трава подымалась на низменных лугах,
буйная поросль орешника вилась и лепилась по склонам, на крутых ярах
стояли красные боры. Князья попутных городов выезжали встречать
митрополита. В Переяславле рязанском пришлось пристать, благословить
рязанского князя и семью его, но задержаться дольше Кирилл отказался,
торопился во Владимир. До него уже дошли нехорошие вести о ростовских
нестроениях, а такожде о вражде братьев, сыновей Невского, Дмитрия и
Андрея. Надо было не дать совершиться и этому злу...
сребролюбием, гордостью, буйством плоти; и не было предела, и не было
отдыха в борьбе со злом. Да и мог ли он наступить, этот предел, пока
длится искус жизни?
голубым. И так хватало всего этого для полного совершенного счастья и
покоя души! Да, труд, земной, упорный, в поте лица своего, и вода из
родника в берестяном самодельном ковше, корка хлеба - дань плоти, и книга,
умная, древняя, на дощатом столе, и молитва в вечерний час. Разве мало?
Разве не в этом - величие Господа, чудо бытия, что подарено нам всем, и
добрым и злым, просто так, ни за что, от безмерной любви и безмерного
терпения. Его терпения!
епископы, архимандриты и игумены монастырей, протопопы, келари,
многоразличные чины черного и белого духовенства. Съезжались князья -
получить благословение, на миг обрести душевный покой, прикоснувшись к
тихому сиянию этого древнего старца. Ветхий деньми митрополит так долго
уже жил, и в такие бурные и страшные, такие неясные годы, что и в их
глазах, как и в глазах всего народа, перешел заживо в сонм святительский.
Он был почти вечен. Его и звали за глаза не по имени, а просто -
митрополит, и знали, что это он. Другого уже и трудно было вообразить себе
на святом престоле духовного пастыря Руси.
Пестрели одежды знати у пристани, золотились и сверкали облачения высшего
духовенства и вельмож градных.
и, не ведаша, сотворивым скверная! Ему уже рассказали все, и праздник
встречи померк. Не стало отдыха, не стало радости от вкушения плодов
произращенных. Как мог он (он винил только себя) так ошибиться в Игнатии,
как он сумел внушить ему и им всем правила святительская! Горести достойна
была скорая смерть епископа Серапиона.
народ, медленно поднимался в гору. И внешне все было как и должно было
быть. Радостные лица, скорые бабьи слезы и толчея, а потом короткий отдых
и служба в соборе. Его облачали и переоблачали. Тихим голосом он говорил,
и все замирало под сводами, ловя наставнические слова. Он говорил кратко -
о мире, о любви, о терпении - и верил, заставил себя поверить, что слова
падают не на камень, на почву благодатную.
за годы отсутствия, иное поправили наспех, он не вникал. Отстранил и
ключника с исчислением доходов митрополичьих - потом! Разоблачился.
Отослал служку. Лежал, думал. Сон не шел. Мысли были горькими. Игнатия
следовало наказать не так, как он хотел сначала, не с глазу на глаз, а
соборно - дабы помнилось, дабы вразумить заблудших. Дабы не пропало все
то, что с таким трудом насаждалось годы и годы. Дабы свеча не угасла...
посетил Княгинин монастырь и новую могилу князя Глеба и сам отслужил
панихиду по покойному ростовскому князю.
иерархами, паки и паки обеспокоенно вглядываясь в остраненные лица
владимирского и сарского епископов. Страшась и тоскуя, он все же предпочел
бы, чтобы разговор с митрополитом состоялся наедине. Намеренно или нет,
Кирилл додержал ростовского епископа до того часа, когда тот уже
совершенно изнемог духом. К тому же он увидел, что прочие епископы садятся
в кресла по бокам митрополичьего престола и все принимает явный вид
судилища.
дрожал и едва не срывался. Он один оставался стоять перед престолом.
прах князя своего Глеба из могилы?
Василькович заслужил толикое, но Кирилл тотчас прервал его:
обинуясь, скажи ему небрежения его и грехи! Исправь, и да не погубит души
своея! Но исправляй наставлением, советом, а паче - милостью! - Голос
Кирилла вдруг сорвался, и он почти выкрикнул с болью и гневом: - Ел и пил
его чашу! Кто ты сам, чтобы судить?! Бог простил и взошел на крест за нас,
а мы? Что можно сделать злом?! - Он остановился, задышавшись. (<Сам я
встречал Александра как защитника после расправы с братом! - Это он сказал
про себя, одною мыслью: - Мог бы проклясть и подорвать его власть и мир на
земле. Зло усилилось бы на Руси!>)
любовь! Что простительно князю, простить ли то служителю божьему? Если мы,
духовная власть, будем карать, то кто будет миловать? И возможно ли
измерить меру зла, которое проистечет тогда на земле? Весь смысл учения
Христа: возлюби ближнего своего!..
И все-таки ни Игнатий, ни епископы не ожидали и вздрогнули разом, когда
митрополит, встав, сурово произнес:
У него отобрали тут же святительский посох, митру, печать и праздничное
облачение. Прочие епископы также пребывали в страхе и смущении. Отлучали
попов и протопопов, смещали игуменов, но епископа! Да еще ростовского,
признанного главу русских епископов, не пораз замещавшего митрополичий
стол! Такого, кажется, еще не бывало на Руси...
заставят пересмотреть свое решение. Возможно, он сам сменит гнев на
милость... Но потом, позже, не сейчас. Пусть едет к себе, пусть мучается,
пусть умоляет князя о заступе, пусть до дна изопьет чашу... Должно подать
пример!
и мирских нестроений. Сарский епископ доносил, что князь Андрей уже
получил в Орде от Менгу-Тимура ярлык на великое княжение под братом
Дмитрием. Ярлык как будто был дан еще не на полное княжение, а на
половину, в точности не известно. Но, во всяком случае, об этом уже
прознали в Новгороде, где против Дмитрия подымалась градская смута.
Владимир. Он решил, ежели князь откажется, сам ехать к нему в Городец.
Князь медлил, наконец прислал с поминками сказать, что будет. Быть может,
он издали почувствовал настойчивость зова, быть может, устрашился
возможной поездки престарелого митрополита в Городец, - поездки, которая
могла серьезно уронить Андрея во мнении всей Суздальской Руси.
движению души - он хотел было отказаться от зова митрополита, как от
пустой докуки. Отречься и забыть. Для Орды, для Менгу-Тимура, для его
вельмож, князей, нойонов и темников требовалось серебро. Подарки везли и
везли, и Семен просил еще и еще. Приходилось не то что сбавлять, а
наоборот, умножать и умножать дани. Купцы роптали, кто и перебегал украдом
к тверскому князю. Олфер Жеребец шарил по заволжским лесам, выколачивая
дани и меха из лесных жителей. Забирались все далее, возвращались все чаще
с уроном в людях. После лесных сшибок и засад по глухим урочищам хоронили
своих мертвецов. Ставили большие сосновые кресты. Иван Жеребец нынче был
послан в Кострому. На двадцать первом году он уже вполне вымахал в отцову
стать, и так же бешено гулял, и так же веселая широкая улыбка у него на
лице могла мгновенно сменяться страшным оскалом ярости, когда обнажались
крупные зубы и кулаки сжимались, набухая венами. <Те же отцовы, по пуду
кулаки!> - говорили, покачивая головами, мужики, когда Иван, размахнув на
широкой груди ворот дорогой рубахи и твердо ступая, выходил на пристань
улаживать споры у речного мыта, и бывалые купцы, что не робели в схватках
с волжскими разбойниками, тут, узя глаза, отступались, развязывали вервие,
казали товар, что чаяли провезти украдом, и, крякая густо и недобро,
доставали тяжелые кошели. Давыд Явидович тоже сидел на Костроме, улаживал
с местными боярами, пересылался с зятем, Константином Ростовским. Семен
Тонильевич безвылазно сидел в Орде, лишь наезжая домой время от времени, а
прочие костромские бояре во главе с Захарием Зерном жались да выжидали,
готовые поддержать князя Андрея, ежели он окажется наверху, и отречься от
него, коли оступится. Зато городецкие бояре князя Андрея были чуть не все
в разгоне: в Нижнем, где требовалась рука и рука, в посольских делах, в
походах.
княжения, и Семен доносил из Орды, что ярлык на эту половину Менгу-Тимур
дает (готов дать) ему, Андрею. Что за Андрея хлопочет сейчас старшая
царица Джиджекхатунь, а ее голос в делах ордынских важнее многих голосов
вельмож. У князя Андрея после Семеновых писем теплело на душе. Что бы ни
говорили про Семена - для кого он старается? Дочерей давно выдал замуж,
Ларссон Стиг
Орловский Гай Юлий
Каргалов Вадим
Семенова Мария
Свержин Владимир
Белов Вольф