красноречие. Неосторожные тонули. Погибали и более осторожные от голода,
холода, мокрети, отрезанные на гривке - островке без пищи. Не имея из чего
костер сложить, чем укрыться, как высушиться, они коченели заживо, как
трупы. Что ж тут особенного! У каждой земли свой нрав, и перечить ему не
подобает.
мартовских разливов на Припяти. Не спросяся броду, не суйся в воду.
Домовые клети грубо срублены из дубовых кряжей: углы не опилены, отрубы
неровные, один дальше торчит, другого едва хватило зарубить лапу. Бревна
ошкурены, но стругом не выправлены, торчат наплывы, суки сбиты, но не
зачищены. Крыши все разные, есть круглые, острые, но каждое острие собой
глядит, многогранные. Даже кровельная дрань спущена неровно.
резьба чудная. Звери не звери, птицы не птицы. Будто бы резчик, начав
одно, о другом вспомнил, третьим увлекся. А тут пора - и кончил четвертым.
и перила, и переломы у каждой по-своему.
клеть шире, другая уже. Нет чтоб дом построить, собрали кучу домов. Но все
вместе они - одно. Как живой человек. Уши на глаза не похожи, руки не
ноги, голова не туловище. Но отнять ничего нельзя: искалечишь, будет урод
либо совсем убьешь. Все же в человеке, как в любой живой твари, есть и
однообразие. Проведя мысленный раздел сверху донизу, мы делим все живое на
две соразмерные части - правую и левую. Берестовский княжой двор, или
палатий по-гречески, не поддавался разделу. Как ни ходи, как ни
примеряйся, никак не получается, чтоб с одной стороны оставить подобье
другой. И свои, и иноземцы старались постичь тайну, посредством которой
несообразное собралось в единство, где ни убрать, ни прибавить бревна.
заостренных бревен, князю Ярославу Владимиричу в последний десяток его
жизни поставили двое умельцев - Косьма и Дамьян. Из черниговских оба.
Прослышав, что князь Ярослав собрался сменить свои обветшавшие
берестовские клети, ставленные при Владимире Святославиче, червиговцы с
ним подрядились.
сосны да ели изъели. Оно дерево смолевое, сочное, доброе, родное, однако ж
и от своего родного двора проехаться следует. Сам ты знаешь, что после
хиосского вина, греческой диковины, или после дорогого лесбосского нет
лучше черной браги, заведенной на кислой закваске. Так мы порешили
побаловаться о дубом.
здесь второй бок, здесь третий, четвертый да пятый с шестым. Да еще здесь,
глядь-ка!
ему нужно, еще дуб себя покажет. По нему и сделаем.
дубом мы еще не работали. Полюбится - доплатишь по любви.
то, что-то другое просится, чтоб назвать.
христианское. Дико-языческое строение.
русское у вас получилось. - И наградил умельцев за удачу.
временем в Берестове, сам любливал погонять стаю. Умельцы и для голубей
сумели посадить теремок с удобным для гона выходом на крышу, с хитрыми
перильцами, чтоб увлекшийся забравшей немыслимую высь стаей охотник себе
косточки не поломал. Сколь голубей ни люби, крылья у тебя не вырастут.
принимать хорошо. Хотя бы и на голубятне, места много. Голуби не любят
чужих. Вернее сказать, хозяин ревнив, и если терпит наемного голубятника,
то лишь по невозможности самому и кормить, и убирать, и гнезда строить
птице.
Бермяте, ближнему боярину князя Всеслава Полоцкого, и восклицал с
горьчайшей обидой: - Не так живи, как хочется, а как господь велит. Да
если б господь! А то - один того хочет, другой туда тянет, третий свое
советует. Перенести бы мне эти терема на остров, я б рыбку ловил, голуби б
летали. Знать бы такое слово, сразу сказал бы...
Новгород взяли у меня. Я, не желая братоубийства, терплю. Глеб на словах
держит город для меня. Поистине же слушается Святослава и доходы дает мне
частью, частью - отцу. Лишили меня отеческого достояния!
ушел из Новгорода, - возразил Бермята.
поневоле? Сижу я между родной кровью, будто между двумя огнями. Там, за
Днепром, Святослав, там за Припятью, Всеслав твой. Земля же ко мне
холодна. Им бы жить, добро копить да плодиться. От этого холода стал я
чуток к огню. Потому и жжет меня.
рыжеватая, глаза ясные, серые с искоркой, голос искренний, и владел он
голосом, как певец. Да и вправду, петь умел хорошо и церковные песни, и
свои русские.
слушать, будто бы Всеслав тебя любит. Любовь дело сердечное, а слово
затаскали, не поймешь, что оно значит. Муж клянется любовью к жене, жена -
к мужу, юноша - девушке, девушка - юноше, в ту минуту им смерть милее
разлуки, а дунуло время своим ветерком и унесло любовь, как пушинку. Мой
князь жил, живет и. жить будет своею Землей, и чужая ему не нужна. Такое
он всем доказал. Не старался он, чтоб его сажали на твое место. Ты это
знаешь, не отрекайся! - еще настойчивей, еще вкрадчивей запел Бермята, и
хоть Изяслав и махнул рукой, но не прервал. - И ты знаешь: сидя в Киеве на
твоем столе, Всеслав не пытался утвердиться. Знаешь! Полоцкую дружину к
себе не вызывал, киевлян не приманивал, не прикармливал...
Извиваются, а куда поползут и где укусят - никому не понять. Нынче покой,
завтра на вече взревут, и будет тебе горше, чем во рву львином.
Богом созданы, не переделаешь.
Всеслав!
стоит. У него правда общая.
Устал я от вас всех. Буду делать, что пожелаю. А ты иди либо сиди. Я с
голубями душой отдохну.
борода клином - не скажешь, сколько лет ему: и тридцать дать можно, и
пятьдесят. На ходу сбросил кафтан на пол в горнице и блеснул в двери белой
косовороткой.
на уровне верха в стену были вделаны для красоты два турьих рога. Подняв
руки, Бермята взялся за рога, подтянулся, перекинул ноги через подоконную
доску и удобно уселся, вывеся сапоги наружу. Там, под окном, шел чудной,
как все здесь, не то мостик, не то переход, - ступив на него, можно было
пройти на конец терема, пристроенного к этому, и в конце его усесться в
подобие кресла между крылами некоего чуда-юда морского, точенного из
дерева и травленного красной краской.
выгнув по-кошачьи спину, и, глядя на синюю дорожку Днепра, размышлял:
"Довольно иль не довольно еще? Уехать или остаться еще? А? Как быть, чтоб
вышло получше? Эх, пройтись бы по крыше с князь Всеславом туда да обратно,
сто шагов и сто слов, и было б довольно. Нет таких средств у тебя, посол.
Были б, глупых бы посылали, ты б дома сидел. Решай сам...
повременить, воздержаться, пока дело само себя не сделает. Он, с душой
помолившись, полагается на бога больше, чем на себя, на людей. Таким
только с богом и удобно: бог-то слушает, не устает. Одинаково легко
Изяслав поддается убежденьям последнего советчика, кто на него сильнее
надавит. Более других им распоряжается старший его сын, Мстислав. Этот
знает отца лучше, чем себя: не диво, впрочем, - себя знать трудней, чем
других... Мстислав не жалеет силы на убежденья. Убедив, согласие вырвав,
действует сразу, опасаясь, как бы отец не передумал".
крылатые ввинчиваются в небо. Выше и выше уходят в голубые глубины княжие
Каргалов Вадим
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Смоленский Вадим
Афанасьев Роман