ОТЕЦ ТЕОКТИСТ НИКОЛЬСКИ,
СОСТАВИТЕЛЬ ПЕРВОГО ИЗДАНИЯ "ХАЗАРСКОГО СЛОВАРЯ"
отец Теоктист Никольски писал кириллической скорописью порохом, смешан-
ным со смолой, в полном мраке на постоялом дворе где-то в Польше, пока
хозяйка бранилась и проклинала его из-за закрытой двери.
ден на хорошую память, которую мое будущее непрестанно пополняет, а мое
прошлое нисколько не опустошает. Я родился в 1641 году в монастырском
посаде при монастыре Св. Иоанна в день святого Спиридона, покровителя
гончаров, в семье, где на всех столах всегда стояли миски с двумя ручка-
ми, а в них пища для души и пища для сердца. Так же как и мой брат даже
во сне продолжает сжимать в руке деревянную ложку, я продолжаю держать в
памяти все глаза, какие только видели меня с момента моего появления на
свет. Как только я заметил, что положение облаков над Овчаргорой повто-
ряется каждые пять лет, и стал узнавать облака, которые уже раз видел и
которые раз в пять лет возвращаются на прежнее место на небе, меня обуял
страх, и я решил скрывать свой недостаток, потому что понимал, что такая
память дана мне в наказание. Тем временем я выучил турецкий по надписям
на царьградских деньгах, еврейский - от торговцев из Дубровника, а чи-
тать научился по иконам. Хранить в голове все, что я запоминал, меня
заставляло нечто вроде жажды, но это была не жажда воды, потому что вода
ее не утоляла, а какая-то другая жажда, которую утоляет только голод. Но
я бесплодно, как овца, ищущая прожилки соли в каменных глыбах на пастби-
щах, пытался отыскать, что же это за голод, который может спасти меня от
жажды. Я боялся памяти, я знал, что наши воспоминания и наша память -
это плавучая ледяная гора. Мы видим только проплывающую верхушку, а ог-
ромная подводная масса минует нас, невидимая и недостижимая. Ее неизме-
римую тяжесть мы не чувствуем только потому, что она, как в воду, погру-
жена во время. Однако, если мы по невнимательности окажемся на ее пути -
то напоремся на собственное прошлое и станем жертвой кораблекрушения.
Поэтому я никогда даже не дотронулся до того изобилия, которое валилось
на меня как снег в Мораву. И тогда, к моему испугу, случилось так, что
память меня предала, правда всего лишь на мгновение. Сначала я был прос-
то счастлив, но потом горько покаялся, увидев,
на прощание: пока постишься, не бери в рот ни слова, чтобы если не уши,
то хоть рот очистить от слов. Потому что слова приходят не из головы и
не из души, а из мира, с липких языков и из смердящих ртов, они давно
обглоданы, обкусаны и засалены от постоянного пережевывания. Они давно
потеряли свой вид, бесчисленные рты перетирают их своими зубами... Мона-
хи из Св. Иоанна приняли меня, сказали, что в моей тесной душе слишком
много костей, и посадили переписывать книги. Я сидел в келье, полной
книг с черными ленточками, заложенными в тех местах, на которых смерть
прервала труд моих предшественников, и работал. Тогда я и услышал, что в
ближайшем от нас монастыре Св. Николая появился новый каллиграф.
брегом и водой. Это единственный путь до монастыря, поэтому пока туда
попадешь, всегда испачкаешь в грязи и замочишь один сапог или одну пару
копыт. Именно по грязному сапогу монахи узнают, откуда в монастырь при-
шел случайный гость: с моря или от Рудника, шлепал ли он по воде с запа-
да, вниз по Мораве, - правой ногой или с востока, вверх по течению,- ле-
вой. В 1661 году, в воскресенье, на день святого Фомы, разнеслась весть,
что пришел в монастырь Св. Николая с мокрым и грязным левым сапогом че-
ловек, статный и красивый - глаза размером с яйцо, борода такая, что це-
лый вечер гореть может, а волосы, как драная шапка, надвинуты на глаза.
Звали этого человека Никон Севаст ?. И очень скоро он стал в монастыре
протокаллиграфом, потому что еще раньше приобрел где-то большое мас-
терство. Он принадлежал к оружейникам, но его занятие было совсем безо-
бидным: разрисовывать знамена, мишени для стрелков, щиты, и все его кар-
тины были обречены стать жертвой пули, стрелы или сабли. Он говорил, что
останется в монастыре не очень долго, потому что вообще-то его цель -
Царьград.
бабье лето и уносящие каждый своих птиц - один скворцов, второй послед-
них ласточек, а третий кобчиков; перемешались холодные и теплые запахи,
и в наш монастырь пришел слух, что новый каллиграф у св. Николая написал
такую икону, что все ущелье спешит на нее посмотреть. Отправился и я
взглянуть, как на иконе в монастыре Святого Николая Господь-Севастокра-
тор держит младенца Иисуса на руках. Вошел я вместе с другими и хорошо
рассмотрел, что было на этой иконе. После, во время трапезы, рассмотрел
я и Никона Севаста, красивое лицо которого, хоть я и видел его впервые,
напоминало мне кого-то, кого я хорошо знаю, однако никак не могу вспом-
нить кого. Не было такого среди лиц в моих воспоминаниях - все они разом
лежали передо мной как брошенные на стол карты, не было его и в снах,
где они лежали как перевернутые карты, любую из которых я мог по своему
желанию открыть. Такого лица не было нигде.
били только бук и вяз, но вяз под топором звенит другим голосом. Я прек-
расно помнил эти звуки с того первого вечера, как услыхал их впервые,
более десяти лет назад во время метели, я помнил давно уже погибших
птиц, пробивавшихся через эту метель и тяжело падавших в мокрый снег, но
я, хоть убей, никак не мог вспомнить, что я увидел на лице, которое
рассматривал только что. Не мог вспомнить ни одной черты лица Никона, ни
одного цвета, не помнил даже того, была ли у него борода. Это был первый
и единственный раз, когда память предала меня. И это было столь исключи-
тельно и невероятно, что объяснение нашлось быстро и легко. Объяснение
могло быть только одно: нельзя запомнить то, что не от этого мира, оно
не откладывается в памяти ни на миг. Уходя, я отыскал взглядом Никона и
со страхом посмотрел ему прямо в рот, боясь, что он откусит мой взгляд.
А он это действительно сделал, у него даже слегка щелкнули зубы, как
будто он отхватил кусок. И с отгрызенным взглядом я вернулся в монастырь
Святого Иоанна.
моей слюне больше слов, чем у того, кто их пишет, С тех пор я стал к то-
му, что переписываю, прибавлять слово-другое, а иногда и целые фразы.
Был вторник, и первые собственные слова на вкус казались мне кислыми и
твердыми, но с каждым днем, по мере того как наступала осень, они, будто
плоды, все больше созревали, и становились все сочнее, вкуснее и слаще,
наполнялись содержанием, которое было не только приятно, но и давало си-
лу. На седьмой вечер, в страхе, что мои плоды могут перезреть, упасть и
сгнить, я добавил к житию святой Петки целую страницу, которой не было
ни в одном из переписывавшихся мною изводов. Монахи не только не обнару-
жили мое бесчинство и не вывели меня на чистую воду, но, напротив, стали
чаще просить меня переписывать им, и книги с моими собственными добавле-
ниями имели у них гораздо больший успех, чем книги других переписчиков,
которых в Овчарском ущелье было немало. Это меня окрылило, и я решил се-
бя не ограничивать. Теперь я уже не только добавлял целые истории к жи-
тиям, но даже начал выдумывать новых пустынников, новые чудеса, а мои
книги стали стоить гораздо дороже, чем те, с которых я их якобы перепи-
сывал. Мало-помалу я почувствовал, что в моей чернильнице скрывается
страшная сила, которую я могу по собственной воле выпускать на свет. И
тогда же пришел к выводу: каждый пишущий всего лишь в двух строках безо
всякого труда может убить своего героя. Для того же, чтобы убить читате-
ля, то есть существо из плоти и крови, достаточно превратить его в пер-
сонаж книги, в героя жития. А дальше уж дело нехитрое...
был отшельником и чувствовал себя лебедем, который, расправив крылья,
ждет порыва ветра, чтобы заскользить по воде. У самого Адама, крестивше-
го дни, не было такого чистого слуха, как у него. А глаза его были как
те осы, которые переносят святую заразу. Один глаз мужской, другой женс-
кий, но в каждом по жалу. И он видел добро также зорко, как ястреб цып-
ленка. Он часто повторял: "Каждый из нас легко мог бы выбрать в пример
кого-то лучшего, чем он сам; так дух сотворил бы от земли до неба подо-
бие лестницы Иакова, и все оказалось бы связано и приведено в равновесие
легко и радостно, потому что нетрудно следовать за кем-то, кто лучше те-
бя, и слушаться его. Все зло происходит оттого, что на этом свете мы
постоянно оказываемся перед искушением слушать и брать в пример тех, кто
хуже нас..." Когда он заказал мне переписать для него житие святого Пет-
ра Коришского, который на пятый день поста узрел нестареющий свет, стоял
сумрак, и птицы черными молниями падали в свои гнезда среди ветвей. С
такой же стремительностью взлетали мои мысли, и я чувствовал, что не
имею сил противостоять ощущению пробуждающейся во мне силы. Я сел пере-
писывать житие святого Петра Коришского и, дойдя до того места, где го-
ворилось о длительности поста, вместо пяти дней написал пятьдесят и в
таком виде отдал переписанную книгу молодому монаху. Он взял ее с песней
на устах, прочитал в тот же вечер, а на следующий день по ущелью прошел
слух, что монах Лонгин начал великий пост.
говещения, прямо под самой горой, я решил больше никогда не брать перо в
руки. С ужасом смотрел я в чернильницу и думал: слишком много костей в
тесной душе. И решил искупить свой грех. Пошел утром к игумену и попро-
сил направить меня в скрипторий монастыря Св. Николая помощником прото-
каллиграфа Никона Севаста. Игумен согласился, и когда я там появился,
Никон привел меня в келью, где он работал, и где пахло семенами тыквы и
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Плотников Александр
Шилова Юлия