Фома Фомич так и заливался. Видя это, рассмеялся и дядя.
тебя великое сердце: ты составил мое счастье... ты же простишь и Коров-
кину.
она на жениха своего и как будто хотела вымолвить: "Какой ты, однако ж,
прекрасный, какой добрый, какой благороднейший человек, и как я люблю
тебя!"
ничего бы не устроилось, и совершившийся факт подавлял все сомнения и
возражения. Благодарность осчастливленных была безгранична. Дядя и Нас-
тенька так и замахали на меня руками, когда я попробовал было слегка на-
мекнуть, каким процессом получилось согласие Фомы на их свадьбу. Са-
шенька кричала: "Добрый, добрый Фома Фомич; я ему подушку гарусом
вышью!" - и даже пристыдила меня за мое жестокосердие. Новообращенный
Степан Алексеич, кажется, задушил бы меня, если б мне вздумалось сказать
при нем что-нибудь непочтительное про Фому Фомича. Он теперь ходил за
Фомой, как собачка, смотрел на него с благоговением и к каждому слову
его прибавлял: " Благороднейший ты человек, Фома! ученый ты человек, Фо-
ма!" Что ж касается Ежевикина, то он был в самой последней степени вос-
торга. Старикашка давным-давно видел, что Настенька вскружила голову
Егору Ильичу, и с тех пор наяву и во сне только и грезил о том, как бы
выдать за него свою дочку. Он тянул дело до последней невозможности и
отказался уже тогда, когда невозможно было не отказаться. Фома перестро-
ил дело. Разумеется, старик, несмотря на свой восторг, понимал Фому Фо-
мича насквозь; словом, было ясно, что Фома Фомич воцарился в этом доме
навеки и что тиранству его теперь уже не будет конца. Известно, что са-
мые неприятнейшие, самые капризнейшие люди хоть на время, да укрощаются,
когда удовлетворят их желаниям. Фома Фомич, совершенно напротив, как-то
еще больше глупел при удачах и задирал нос все выше и выше. Перед самым
обедом, переменив белье и переодевшись, он уселся в кресле, позвал дядю
и, в присутствии всего семейства, стал читать ему новую проповедь.
вы ту обязанность...
"Journal des Debats", самой мелкой печати, наполненных самым диким вздо-
ром, в котором не было ровно ничего об обязанностях, а были только самые
бесстыдные похвалы уму, кротости, великодушию, мужеству и бескорыстию
его самого, Фомы Фомича. Все были голодны; всем хотелось обедать; но,
несмотря на то, никто не смел противоречить и все с благоговением дослу-
шали всю дичь до конца; даже Бахчеев, при всем своем мучительном аппети-
те, просидел, не шелохнувшись, в самой полной почтительности. Удовлетво-
рившись собственным красноречием, Фома Фомич наконец развеселился и даже
довольно сильно подпил за обедом, провозглашая самые необыкновенные тос-
ты. Он принялся острить и подшучивать, разумеется, насчет молодых. Все
хохотали и аплодировали. Но некоторые из шуток были до такой степени
сальны и недвусмысленны, что даже Бахчеев сконфузился. Наконец Настенька
вскочила из-за стола и убежала. Это привело Фому Фомича в неописанный
восторг; но он тотчас же нашелся: в кратких, но сильных словах изобразил
он достоинства Настеньки и провозгласил тост за здоровье отсутствующей.
Дядя, за минуту сконфуженный и страдавший, готов был теперь обнимать Фо-
му Фомича. Вообще жених и невеста как будто стыдились друг друга и свое-
го счастья, - и я заметил: с самого благословения еще они не сказали меж
собою ни слова, даже как будто избегали глядеть друг на друга. Когда
встали из-за стола, дядя вдруг исчез неизвеcтно куда. Отыскивая его, я
забрел на террасу. Там, сидя в кресле, за кофеем, ораторствовал Фома,
сильно подкураженный. Около него были только Ежевикин, Бахчеев и Мизин-
чиков. Я остановился послушать.
мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти на костер? По-
чему, почему?
нил Ежевикин. - Ну, что толку? Во-первых, и больно-с, а во-вторых, сож-
гут - что останется?
тебе оценить меня! Для вас не существует великих людей, кроме каких-то
там Цезарей да Александров Македонских! А что сделали твои Цезари? кого
осчастливили? Что сделал твой хваленый Александр Македонский? Всю зем-
лю-то завоевал? Да ты дай мне такую же фалангу, так и я завоюю, и ты за-
воюешь, и он завоюет... Зато он убил добродетельного Клита, а я не уби-
вал добродетельного Клита... Мальчишка! прохвост! розог бы дать ему, а
не прославлять во всемирной истории... да уж вместе и Цезарю!
- нечего их щадить; все они прыгуны, все только бы на одной ножке повер-
теться! колбасники! Вон один давеча стипендию какую-то хотел учредить. А
что такое стипендия? Черт ее и знает, что она значит! Об заклад побьюсь,
какая-нибудь новая пакость. А тот, другой, давеча-то в благородном об-
ществе, вензеля пишет да рому просит! По-моему, отчего не выпить? Да ты
пей, пей, да и перегородку сделай, а потом, пожалуй, и опять пей... Не-
чего их щадить! все мошенники! Один только ты ученый, Фома!
всякой критики.
Настенькой. Увидя меня, Настенька стрельнула в кусты, как будто винова-
тая. Дядя пошел ко мне навстречу с сиявшим лицом; в глазах его стояли
слезы восторга. Он взял меня за обе руки и крепко сжал их.
счастью... Настя тоже. Мы только дивимся и прославляем всевышнего. Сей-
час она плакала. Поверишь ли, до сих пор я как-то не опомнился, как-то
растерялся весь: и верю и не верю! И за что это мне? за что? что я сде-
лал? чем я заслужил?
еще не видал такого честного, такого прекрасного, такого добрейшего че-
ловека, как вы...
То-то и худо, что мы добры ( то есть я про себя одного говорю), когда
нам хорошо; а когда худо, так и не подступайся близко! Вот мы только
сейчас толковали об этом с Настей. Сколько ни сиял передо мною Фома, а,
поверишь ли? я, может быть, до самого сегодня не совсем в него верил,
хотя и сам уверял тебя в его совершенстве; даже вчера не уверовал, когда
он отказался от такого подарка! К стыду моему говорю! Сердце трепещет
после давешнего воспоминания! Но я не владел собой... Когда он сказал
давеча про Настю, то меня как будто в самое сердце что-то укусило. Я не
понял и поступил, как тигр...
ности моей природы, оттого, что я мрачный и сластолюбивый эгоист и без
удержу отдаюсь страстям моим. Так и Фома говорит. (Что было отвечать на
это?) Не знаешь ты, Сережа, - продолжал он с глубоким чувством, -
сколько раз я бывал раздражителен, безжалостен, несправедлив, высокоме-
рен, да и не к одному Фоме! Вот теперь это все вдруг пришло на память, и
мне как-то стыдно, что я до сих пор ничего еще не сделал, чтоб быть дос-
тойным такого счастья. Настя то же сейчас говорила, хотя, право, не
знаю, какие на ней-то грехи, потому что она ангел, а не человек! Она
сказала мне, что мы в страшном долгу у бога, что надо теперь стараться
быть добрее, делать все добрые дела... И если б ты слышал, как она горя-
чо, как прекрасно все это говорила! Боже мой, что за девушка!
новну. А Татьяна-то Ивановна! какое благороднейшее существо! О, как я
виноват пред всеми! Я и перед тобой виноват... Но если кто осмелится те-
Бажанов Олег
Лукин Евгений
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Маккэфри Энн
Шилова Юлия