пещеры, надо вскарабкаться по отвесной скале -- это все равно,
что добираться до Луны.
оглянулся.
окна. Парадный вход не запирайте... Впускайте всех, кто придет.
Я правильно понял, сэр?
поковылял к двери.
греку.
девять.
на Миллера: -- Пошли, Дасти. Представление начинается.
выходившей на южную сторону площади. Несмотря на ярко-голубой
цвет, в который владелец выкрасил стены, столы, стулья и полки
(кстати, на островах издавна заведено красить в голубой и
красный цвета питейные заведения, а в зеленый -- кондитерские),
таверна, где царил полумрак, производила такое же тягостное
впечатление, как и мрачные взоры суровых усачей -- героев войны
за независимость, глядевших на гостей с выцветших литографий,
развешанных по стенам. Портреты эти перемежались с яркими
плакатами, рекламирующими пиво, -- впечатление ошеломительное.
Слава Богу, что у кабатчика, кроме двух чадящих ламп, нет более
яркого освещения. Что за кошмар представляла бы тогда эта
таверна!
украшенные шитьем куртки, кушаки и сапоги, черные фески ничем
не выделяли их среди завсегдатаев -- тех было человек восемь.
Наряд капитана и Миллера не привлек внимания владельца
заведения, вряд ли знавшего в лицо всех жителей городка с
населением в пять тысяч. Но даже если кабатчик и заподозрил
что-то неладное, то он, по словам Луки, грек-патриот, не подал
и виду, поскольку в таверне сидели четыре немца. Те
расположились за столиком у самой стойки. Полумрак устраивал
новозеландца вовсе не потому, что они с Дасти опасались немцев,
которых Лука презрительно назвал сборищем старых баб. Мэллори
знал, что это штабные писаря, которые приходят в таверну каждый
вечер.
скорчил гримасу.
сигаретного дыма.
портов. -- Кивнув в темный угол, он продолжал. -- Вон те ребята
каждый день приходят сюда нюхать эту дрянь. Иной цели в жизни у
них и нет.
произнес янки. -- Послушал бы их Тосканини!
игравшего на бузуке -- похожем на мандолину инструменте с
длинным грифом. Слышались тоскливые, за душу хватающие звуки
рембетик -- излюбленных песен курильщиков гашиша, выходцев из
Пирея. В песнях была своя прелесть, свое обаяние, но сейчас они
раздражали Мэллори. Чтобы оценить их по достоинству, нужно
особое, лирическое настроение, а капитан был в эту минуту
взвинчен до предела.
новозеландец. -- Зато мы имеем возможность спокойно
разговаривать. Что бы мы стали делать, вздумай эти парни
разойтись по домам?
Дасти. -- Лучше сам буду помалкивать. -- Миллер рассеянно тыкал
вилкой в мезе -- ассорти из олив, печенки, сыра и яблок. Как
истинный янки, приверженец виски, он не одобрял привычку греков
закусывать во время выпивки. Раздавив сигарету о крышку стола,
Миллер поднял глаза на капитана: -- Сколько можно тут торчать,
командир?
каково капралу, поскольку и с ним творилось то же самое. Он был
напряжен, взвинчен, каждый нерв натянут, как струна. Ведь через
несколько минут решится, нужны ли были все их усилия и лишения,
погибнет или будет спасен гарнизон Кероса, напрасно или нет жил
и умер Энди Стивенс. Снова взглянув на янки, Мэллори увидел его
нервные руки, "гусиные лапки" у глаз, добела сжатые губы,
выдающие волнение, и тотчас об этом забыл. Для предстоящего
дела сухощавый сумрачный американец подходил как никто другой,
если не считать Андреа. "Лучший специалист по диверсионным
операциям во всей Южной Европе" -- так охарактеризовал Миллера
каперанг Дженсен. Далеконько пришлось добираться до места
работы Дасти -- аж из самой Александрии. Но операция, которую
предстоит выполнить этой ночью, по плечу одному лишь Миллеру.
взглянул на циферблат новозеландец. -- Сигнал дадут через
двенадцать минут. В нашем распоряжении четыре минуты.
на столе кувшина, закурил сигарету. Капитан увидел, как
подергивается нервным тиком бровь на лице Дасти, и подумал, что
и сам едва ли выглядит спокойнее. Что-то поделывает раненый
Кейси? Сумеет ли он справиться со своей работой, пожалуй, самой
ответственной? Ведь в критический момент, когда Браун
поднимется на балкон, наружная дверь окажется без присмотра.
Случись какой прокол, и тогда... Миллер странно посмотрел на
капитана и криво улыбнулся. Должно получиться, не может не
получиться. О том, что произойдет в случае неудачи, лучше не
думать...
остальных. Должно быть, там, ведь участвующие в облаве солдаты
давно оставили верхний город. Но обстоятельства могли
измениться, случается всякое. Мэллори снова взглянул на часы.
Стрелки словно застыли на месте. Закурил напоследок еще одну
сигарету, налил последний стакан вина, вполуха прислушиваясь к
заунывному пению. Песня замерла на жалобной ноте, курильщики
допили свои стаканы, и тут Мэллори поднялся на ноги.
проговорил он вполголоса. -- Начали.
направился к выходу. У самой двери остановился, принялся шарить
по карманам, словно что-то потерял. Ветра не было, шел
проливной дождь, струи воды отскакивали от булыжной мостовой.
На улице ни души, с удовлетворением отметил капитан. Хмуря лоб,
он резко повернулся и, выругавшись, направился к столу, за
которым только что сидел. Руку он держал во внутреннем кармане
куртки. Исподтишка взглянув на Миллера, заметил, что тот
отодвигает стул, готовясь встать из-за стола. Перестав
ощупывать карманы, новозеландец остановился примерно в метре от
стола, за которым сидели немцы.
но твердым голосом. Особую весомость его словам придавал
тяжелый флотский "кольт" сорок пятого калибра, который он
сжимал правой рукой. -- Нам терять нечего. Всякий, кто
пошевелится, будет убит.
расширились в изумлении. Сидевший ближе всех к стойке немец
моргнул, поведя плечами, но в то же мгновение из уст его
вырвался крик боли: в руку ему уходила пуля 32-го калибра,
выпущенная Миллером из пистолета с глушителем.
святого Витта, а я черт-те что подумал. -- С. любопытством
посмотрев на искаженное лицо раненого, увидел, как из-под
пальцев, зажавших рану, капает кровь. -- Похоже, дело уже идет
на поправку.
-- высокому тощему верзиле с висячими, как у китайского
мандарина, усами, -- он спросил его на местном наречии: -- Они
по-гречески секут?
удивленный появлением двух налетчиков.
По-моему, немножко по-английски знают. А по-нашему ни в зуб
ногой.
не найдется местечка, куда их можно спрятать?