стекол огромные, деформированные. Взгляд рассеянный. Я настойчиво твержу
свое. Он глядит на меня. Не отвечает. Я упрямо еще раз повторяю те же два
слова. Но я уже догадываюсь, что говорить об искажении в тексте наивно. И
несмотря на это, почти кричу:
живет не в Тарнове, а в Торуни. В документе ошибка!
внимания либо не хочет лицемерить. Я так взволнован, что меня всего
трясет. Дрожат колени, а я положил на них конверт. Он падает на пол.
Священник встает, нагибается, поднимает конверт, кладет на стол.
означает, что отцу дают возможность работать по специальности, но
предлагают убраться из своего города. Почему с ним так поступают? За что?
человеколюбия. Я чувствовал, что терпение его неистощимо, и вместе с тем я
понимал, что торчать здесь и что-то ему объяснять бессмысленно. Теперь
ничего уже нельзя изменить. Итог подведен. Я протянул руку за письмом,
которое формально признавало права моего отца, но только формально и не
полностью, ибо открывало не ту дверь, которую раньше несправедливо перед
ним захлопнули, а совершенно другую. Увидев документ в моих руках,
священник решил, что я наконец справился с собой и примирился с фактом, но
все-таки он спросил:
оттуда печать. Зажигает свечу. Разогревает сургуч. Я молчу. Чувствую себя
скверно. А в голове настойчиво вертится один и тот же вопрос: за что,
почему? Один вопрос, а может быть, два, поскольку казус отца-это одно, а
причины, побудившие курию принять свое решение, - нечто иное. Наконец
печать готова. Современная, из одних литер, без фигур. Кладу письмо в
карман. Мы со священником кланяемся друг Другу. Я выхожу.
Минутку отдыхаю. Спускаюсь ниже. Снова кружится голова. К счастью, я
нахожусь на втором этаже с широкой балюстрадой и колоннами, к ним можно
удобно прислониться, а кроме того, они загораживают меня и со стороны
лестницы, и со стороны двора. Впрочем, опасаться, будто меня увидят,
нелепо.
всем дворце Канцеллерия. Так же, как и на вилле четы Кампилли. Так же как
в здании Грегорианы. Нигде никого, ни живой души: ни спросить, ни
попросить, ни поговорить нельзя. Во всех канцеляриях такая же чистота и
порядок, как и на том столе, наверху, с которого теперь исчезли последние
бумажки, поскольку со мной покончено.
внезапно вижу причины, по которым принято данное, а не иное решение.
Причины все множатся, сталкиваются друг с другом. Одни-мистического
порядка, другие-чисто земные.
таких, которые связаны лично со мною, потому что я водил дружбу с
отстраненньм от дел Малинским или с неблагонадежным Пиоланти. От жары
смятение в моих мыслях усиливается. Стараюсь прийти в себя. Положить
предел догадкам и подозрительности. Отбросить все неправдоподобное и
пустое. В конце концов доводы и мотивы, которые курия могла принять во
внимание, вихрем проносятся передо мной, движутся по кругу, обретя зримые
формы, вращаются, распятые на крыльях гигантского пюпитра, и в
определенный момент меняют очертания; теперь они кружатся в пестрых,
разноцветных лодках карусели.
важный пост либо собирающиеся занять его. Среди них нет только одного
человека, ни на одном крыле, ни в одной лодке я не вижу моего отца.
Вероятно, потому, что в этом ведомстве соображения, связанные с личностью
моего отца, не сыграли никакой роли в его собственном деле.
площадь перед дворцом Канчеллерия. Снова бар.
теплого, освежает меня, действуя как вентилятор.
поспею на поезд в два пятнадцать. От обеда отказываюсь. Я не в состоянии
ничего проглотить. Разворачиваю пакет с книгами. Все кладу теперь на дно
чемодана. Монография о святой Катерине выскальзывает у меня из рук. Я
поднимаю ее с пола и тоже запихиваю вниз. Вещи укладываю спокойно. Уже с
более ясной головой подвожу итог событиям за месяц пребывания в Риме. Я
приехал сюда прежде всего ради отца, а попутно и ради себя. Я не добился
ничего. Не решил научной проблемы, которую, как мне кажется, вскоре решат
и без моего участия.
не дозволено исполнять в Торуни. Не думаю, чтобы при сложившихся
обстоятельствах, и особенно в его возрасте, он решился бы покинуть свой
город. Вот итог достижений в этом порочном круге!
прощаемся в ее комнате. Пожилая дама с благородным профилем и большими
мрачными глазами-когда-то она, вероятно, была красива-протягивает мне
бескровные тонкие пальцы. Силуэт ее вырисовывается на фоне стены, сплошь
увешанной фотографиями города, покинутого ею двадцать лет назад. Снимки
эти-ее музей. Она взволнована тем, что я уезжаю в Польшу, и держится
несколько патетически. Просит, чтобы я "передал привет нашим общим
знакомым и поклонился незнакомой родине". Целую ей руки и еще раз
благодарю. Все вместе отнимает у меня немного больше времени, чем я
предполагал. Но все-таки мне удается поспеть к поезду. Чемодан кидаю в
сетку, встаю у открытого окна-и в конце концов пускаюсь в обратный путь.
Невзирая ни на что, я, как и решил, разобью этот путь на этапы. И значит,
еще сегодня побываю в Орвьето, переночую в Орсино, завтра с утра осмотрю
город, пошлю открытку Пиоланти, письмо отцу, а в двенадцать двинусь дальше.
Шилова Юлия
Акунин Борис
Махров Алексей
Браун Дэн
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс