еще не проникли. Даже в августе 1964 года все, что я видел, были два
коротеньких стихотворения, кое-как переведенные на
___________
Джордж Л.Клайн -- летчик-ветеран Второй мировой войны, один из ведущих
американских специалистов по истории русской философии и переводчик русской
поэзии. -- Прим. Л.Лосева.
При подготовке этих воспоминаний я перечитал свою обширную переписку
шестидесятых-- семидесятых годов с друзьями и знакомыми, которые уже ушли
от нас: У.Х. Оденом, Борисом Филипповым, Амандой Хэйт, Максом Хейуордом,
Френсисом Линдси и Карлом Проффером. Также была перечитана переписка с ныне
здравствующими друзьями и коллегами: Верой Сандомирской-Данем, Фейт Уигзелл
Кич, Эдвардом Клайном, Никосом Стангосом и Теофанисом Ставру. В октябре
1996 года мне удалось сверить некоторые детали в телефонных разговорах с
Майклом Керраном, Эдвардом Клайном и Анатолием Найманом. Всем им я глубоко
благодарен. -- Прим.Дж. Клайна.
216
английский и опубликованные вместе со стенограммой суда над Бродским в
нью-йоркском журнале "Нью Лидер". Из стенограммы и этих стихотворений можно
было понять, что Бродский смелая и независимая личность, с которой жестоко
расправилось государство. Но составить мнение о нем как о поэте по этим
переводам было никак нельзя. Все переменилось в декабре того же года, когда
я познакомился в Варшаве с Северином Поляком, выдающимся польским критиком
и переводчиком Пастернака и Ахматовой. После того как мы поговорили о
поэтах старшего поколения, со многими из которых он был знаком лично, он
опросил меня, что я думаю о молодых, таких, как Бродский. Услышав, что из
творчества Бродского я почти ничего не знаю, Поляк вытащил из кипы
рукописей на столе листки папиросной бумаги, слабую машинописную копию
"Большой элегии Джону Донну" (1963). Прошло тридцать два года, но я и
сейчас ясно помню ошеломляющее впечатление от первых строк и короткого
отрывка в конце этого мощного стихотворения -- все, что я успел тогда
прочитать.
Наверное, я должен объяснить, что в первые годы работы в колледже Бринмор
(1959--1964) мои преподавательские обязанности делились так: две трети на
кафедре философии и одна треть на русской кафедре. Я читал курсы русской
философии, но также курсы по русской литературе конца XIX и XX века. В
последний включалось немало поэтов -- Блок, Маяковский, Есенин, Ахматова,
Пастернак и Цветаева. Поэзию я любил издавна -- английскую, немецкую,
итальянскую, русскую. Во всяком случае, я сразу же понял, что автор
"Большой элегии" крупный русский поэт. Особенно вот эти места прозвучали
для меня как откровение небесное:
Джон Донн уснул, уснуло всT вокруг.
.........
217
И несколько дней спустя, когда я уезжал из Варшавы, это стихотворение,
экземпляр которого мне не удалось получить, преследовало меня как
наваждение. В январе 1965 я написал таким осведомленным друзьям, как Виктор
Эрлих, профессор русской литературы в Йеле, Макс Хейуорд, выдающийся
переводчик Синявского и Пастернака (а позднее и Надежды Мандельштам) в
Оксфорде, а также Вера Сандомирская-Данем, профессор русской литературы в
мичиганском университете Уэйн, известный переводчик Андрея Вознесенского.
Именно Вера и прислала мне экземпляр "Большой элегии", полученный ею в
феврале 1965 года через московского знакомого. Еще примерно месяц спустя в
Америке вышла книга Иосифа Бродского "Стихотворения и поэмы", в которой я
тоже обнаружил текст "Большой элегии".
В течение нескольких недель я перевел это длинное стихотворение, а также
три покороче. Они были напечатаны в весеннем выпуске 1965 года журнала
"Трехквартальник", издававшегося при Северо-западном Университете. Этот
журнал не следует путать с "Трехквартальником русской литературы", который
несколько лет спустя начали издавать Карл и Эллендея Проффер. В этом
последнем журнале в начале семидесятых годов появилось несколько русских
текстов и английских переводов стихов Бродского.
Моя следующая поездка в СССР в июле 1966 была неожиданно прервана семейными
обстоятельствами, и до Ленинграда я не добрался. Я очутился там только в
августе следующего года и отправил Бродскому по почте оттиск исправленного
варианта моего перевода "Большой элегии Джону Донну" из публикации в "Рашн
ревью" в октябре 1965 года. В качестве обратного адреса я указал гостиницу
и мой номер. Три дня спустя меня разбудил телефонный звонок в полвторого
ночи. Это был Бродский, он приглашал меня зайти к нему на следующий день в
его, теперь знаменитые, "полторы комнаты". Его первыми словами, когда я
протянул ему руку в открывшуюся дверь, были: "Через порог нельзя". За чем
последовала улыбка и на английском, с сильным русским акцентом: "Олд рашн
кастом" ("старый русский обычай"). Моими же первыми словами, обращенными к
нему (признаюсь, приготовленными заранее, что не делает их менее
искренними), были: "Познакомиться с вами -- это все равно, что
познакомиться с двадцатисе-
218
милетней Ахматовой в 1916 году, двадцатисемилетним Пастернаком в
семнадцатом или двадцатисемилетней Цветаевой в двадцатом". (Конечно, мне
следовало прибавить: "...и с двадцатисемилетним Мандельштамом в
восемнадцатом", -- но, к моему стыду, в 1967 году я еще не узнал и не
оценил поэзию Мандельштама.)
Мы встречались с Бродским в течение следующей недели почти ежедневно, также
и в течение нескольких дней в сентябре, когда я опять заехал в Ленинград.
На прощание он сказал мне: "Донт чейндж" ("Не меняйтесь") и по-русски:'
"Храни вас Бог, Джордж". На прощание он вручил мне то, что сам назвал
"царственным подарком", книгу, надписанную ему Ахматовой в Москве 28
декабря 1963 года: "Иосифу Бродскому, чьи стихи кажутся мне волшебными"1.
Горячо поблагодарив его, я сказал, что никак не могу принять такой
драгоценный дар. (Позднее книга была передана Бродским на хранение
М.Барышникову, а после смерти поэта Барышников передал ее в музей Ахматовой
в Петербурге.)
В следующий раз я навестил Бродского в Ленинграде в июне 1968 года. В тот
раз я даже смог немного поддержать его материально, так как вручил ему 250
рублей, в которые превратился его гонорар, 300 долларов, за "Стихотворения
и поэмы" благодаря искусственно установленному курсу обмена валюты. Наша
последняя встреча тогда состоялась 27 июня. К тому времени мы уже обсудили
возможность издания нового сборника стихов в эмигрантском издательстве, а
также томика новых переводов, не включенных в "Стихотворения и поэмы", а
также черновые наброски содержания обеих книг. К пограничникам в аэропорту
я подходил со всеми этими бумагами, спрятанными во внутренних карманах
пиджака. Признаюсь, что дрожал, как осиновый лист. К счастью, хотя они
тщательно обыскивали мои чемоданы и портфель, в карманах рыться не стали.
Если бы стали, то история этого текста была бы иной. Видимо, сыграло роль
то обстоятельство, что из Ленинграда я еще полетел в Киев, а оттуда через
Москву в Амстердам и Нью-Йорк. Ведь рейс из Ленинграда в Киев был
внутренним, и там не было таких строгостей.
_______________
1 Анатолий Найман указал мне на то, что в стихотворении 1956 года "Сон"
Ахматова сама использовала выражение "царственный подарок", вероятно, по
отношению к подаркам, привезенным ей сэром Исайей Берлином из Англии.
219
----------------------------------------------------------------------------
***
Глеб Струве и Борис Филиппов, которые совместно выпустили несколько
фундаментальных изданий русских поэтов (Ахматова, Мандельштам и др.), были
со-редакторами 239-страничной книги "Стихотворения и поэмы", в которую
вошли сочинения Бродского, дошедшие по каналам самиздата (издательство
Inter-Language Literary Association, русское название -- "Международное
Литературное Сотрудничество", Вашингтон-Нью-Йорк). Чтобы уберечь Бродского
от обвинений в сотрудничестве с "изменниками родины", редакторы убрали с
Каменистый Артем
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман
Каменистый Артем