окружающим, - матерински посоветовала Наталья.
если она лентяйка).
ла Инночка.
печатью особой красоты задумавшегося человека на личике, - в груди сде-
лалось горячо от нежности и счастья, хотя уж до того измучилась за день.
Измучилась - и ничего страшного, страшны в этом мире только две вещи -
смерть и бесчеловечность, вытекшие мозги и ласка двух кисочек над ними.
И, конечно, потеря любви тех, кого любишь, - тьфу, тьфу, тьфу через ле-
вое плечо... (Уверенность в их любви каким-то незаметным образом снова к
ней вернулась.)
пятна - будто хлестнули крапивой. Помазала кремом, а когда в половине
шестого встала выпить третью таблетку, снова посмотрелась - пятна сдела-
лись алыми, отчетливыми, как советские острова на карте. Экзема! Вот еще
радость - ходить с такой каиновой печатью... Пошатываясь, отправилась
искать в "Справочнике фельдшера", чем лечить эту пакость, и внезапно по
всему телу прошла болезненная судорога от длинного, страшного в ночной
тиши звонка. "Старший уполномоченный РОВД", - в обалдении грянуло у нее
в голове.
сквозь загар.
зал Андрюша.
загорелого Шурку, откинувшегося на перила и ловившего ртом воздух, будто
выискивая, где погуще.
уверена, что это не сон. Но Андрюша распоряжался подчеркнуто буднично, и
она, как всегда, с облегчением покорилась ему, словно он и в самом деле
знал, что ничего особенного нет в том, что грудь ее сыночка - такая лад-
ненькая, шоколадненькая - в том месте, где находится сердце, прыгает
так, будто под рубашкой барахтается какой-то зверек. И когда Андрюша
отправил ее за корвалолом, она сумела даже почувствовать некую гордость,
что у нее припасено целых три пузырька, хотя корвалола в городе дав-
ным-давно уже не достать.
глаза, каким-то очень привычным жестом щупал ему пульс, клал руку на
грудь, отрешенно прислушиваясь к чему-то ей недоступному, - все это вну-
шало такое почтение к нему (несомненность, вспомнилось его словцо), что
Шурке скоро и в самом деле стало лучше: несомненность произвела впечат-
ление даже на зверька под рубашкой. И когда оживший Шурка попытался
рассказать маме, как здоровски он научился плавать, стоило Андрюше рас-
порядиться: "Помолчи. Постарайся уснуть", - как он впал в дрему, словно
по команде гипнотизера.
гар - ничего себе, съездил отдохнуть! - и, не успев осознать своего дви-
жения и усомниться, нужно ли оно Андрюше, она с болезненной нежностью
прильнула к нему. Неужели правда, какие-то глупости разделяли их сто ве-
ков назад? (И неужели у нее была какая-то своя жизнь до знакомства с ним
- что-то такое с трудом припоминается, как прошлогодний сон.) Андрюша
ответно стиснул ее, но ласки не было в его руках, он оставался по-преж-
нему напряженным, а к ней прижался будто к печке в промерзшей комнате.
из-за стекла коричневую фотографию почтенного семейства, покрови-
тельственно приобнятого обезьяной.
радством.
крыльях: жажде истины и жажде бессмертия. "Я, оказывается, однокрылый",
- прокомментировал он, а затем медленно разорвал фотографию на четыре
части и, вполголоса пропев над нею несколько тактов похоронного марша,
отнес обрывки в мусорное ведро. Дальше он повел себя вполне благоразум-
но, если не знать, что хозяйственные заботы всегда вызывали у него жела-
ние засунуть их подальше (а уж тем более когда его сын ожидает Скорой
помощи). Он изогнул медную проволоку (где только научился!) и этим крюч-
ком принялся что-то вылавливать в недрах засорившегося унитаза. Она оце-
пенело наблюдала за ним, со страхом удивляясь, что он способен этим за-
ниматься, и не сомневаясь, что у него ничего не получится.
ся раскисший листок, который попытался тут же и расправить, на кафельном
полу. Листок расползался, он, как археолог, комбинировал обрывки, не об-
ращая внимания на то, что размытые чернила смешиваются с размытыми исп-
ражнениями. Она наблюдала за ним, не в силах ни удивляться, ни брезго-
вать.
пись: "Не жизни жаль с томительным дыханьем..." Он шмякнул ошметки в
унитаз, исполнивший на этот раз свои обязанности безукоризненно. А потом
отправился мыть руки.
но щурясь спросонья, наблюдал, как мама и неизвестно откуда взявшийся
папа суетятся вокруг мужчины в белом халате - папа незаметно для себя
легонько вытирал руки о штаны, мама же одной рукой придерживала на груди
халат, а другой старалась как бы ненароком прикрыть от чужого человека
алые пятна на лице.
кой чумы, но Зельфира Омаровна как больничного ветерана все же допускала
Сабурова пред свои персидские очи, только добираться до них приходилось,
из-за ремонта, непривычными лабиринтами, минуя прикнопленные на свежеок-
рашенных дверях тетрадные листочки с надписями: "желтуха", "краснуха",
"прозекторская" - лишь с большим трудом удавалось усмотреть в этих
"memento mori" нечто забавное, особенно после свидания с сынишкой, кото-
рый, задыхаясь (а в ремонтном воздухе и здоровому еле дышится), чудовищ-
ным для мальчишки жестом хватается за сердце, и на истерзанном потном
лице его уже нет ни тени щенячьей веселости и любопытства.
роскошном южном курорте, которого, вместе с отпуском, будто вовсе не бы-
вало. Но там можно было хотя бы думать о Лиде, а здесь он прослышал, что
Лида будто бы заезжала в Научгородок и снова уехала, не попытавшись с
ним увидеться. Может, это и вранье, но все равно волшебный образ был по-
порчен кислотой обиды. Собственно, он ведь сам держал ее на расстоянии -
проверенное дело: спрячешь в мягкое, в женское, но все равно же придется
вынимать, и начинаются претензии, вранье во все стороны, гинекология...
Ему куда нужнее светлое пятнышко на горизонте, вещественное доказа-
тельство, что талант и без должности способен вызывать преклонение. А он
с чего-то вдруг впал в помешательство.
ных грудами, как будто в поле боевом (и никак было не стать и не лечь,
чтобы в глаза не бросались склеротические узоры на ляжках, в которых не
сразу опознаешь человеческие, груди - то с колоссальным переливом, то с
недоливом, то одним только бюстгальтером и намеченные), там, среди лишь
частично перечисленных прелестей Юга тело Лиды представлялось ему чем-то
чистым и холодным, как мраморная статуя, и, помимо мраморного восхище-
ния, вызывало в нем лишь боль пронзительной нежности, настолько лишенную
всякой эротики, что временами это даже вызывало в нем беспокойство, и
он, чтобы испытать себя, нарочно воображал что-нибудь отнюдь не мрамор-
ное и успокаивался: на "грязные", мохнатые образы организм реагировал
положенным способом, хотя женскую плоть в эти минуты он ощущал как пи-
рожное, испачканное дерьмом. (Вернувшись домой, он исполнял супружеские
обязанности, припутанные к их дружбе, изнывая от скуки.)
вой гирей тянет его в бездну, и старался удержать себя на поверхности
лицемерным великодушием: если кто, мол, и виноват в безобразном ожире-
нии, в безобразной позе, безобразных разговорах, безобразных развлечени-
ях, то это лишь от бескультурья, а что взять с миллионов поденщиков, жи-
вущих по чужим указаниям, обученных, не понимая для чего, такими же по-
денщиками по составленной третьими поденщиками программе - одинаковой
для всех, как шинель одного размера, наблоченная на целую армию.
отвечает) действовали слабо (на слабого), и в душе настаивалась мрачная
злоба против кишения этих неодушевленных тел и особенно компаний, кото-
рые и к лазурному морю должны были непременно донести всю свою вонь -
радио, непрестанное жранье, карты, домино: в другой атмосфере им, видно,
Корнев Павел
Андреев Николай
Лондон Джек
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Пехов Алексей