Нержин. И так же они отдали себе отчёт, что хотя Рубин действительно читает
звуковиды, но на экзамене можно и сплошать, а сплошать нельзя -- это значило
бы кувырнуться с шарашки в лагерную преисподнюю.
на друга.
по телефону."
галстук -- неверно.
услышать его даже отвернувшись, можно было бы приписать только
интеллигентному человеку:
дикторов... ну, скажем, Глеб Викентьич... прочтёт в акустической будке в
микрофон какую-нибудь фразу, ВИР её запишет, а Лев Григорьич попробует
разгадать.
лагерным взглядом:
что-нибудь там сами сочините.
написал и в наступившей общей тишине подал Селивановскому так, что никто не
мог прочесть, даже Ройтман.
обтягивающая её мешковина!.. вечная эта нехватка материалов на складе!),
непроницаемо заперся там. Зашумел механизм, и двухметровая мокрая лента,
испещрённая множеством чернильных полосок и мазаных пятен, была подана на
стол Рубину.
волновался. Нержин вышел из будки и издали безразлично наблюдал за Рубиным.
Стояли вокруг, один Рубин сидел, посвечивая им своей просветляющейся
лысиной. Щадя нетерпение присутствующих, он не делал секрета из своей
жреческой премудрости и тут же производил разметку по мокрой ленте
красно-синим карандашом, как всегда плохо очиненным.
например, ударные гласные или сонорные. Во втором слове отчётливо видно --
два раза "р". В первом слове ударный звук "и" и перед ним смягчённый "в" --
здесь твёрдого быть и не может. Ещё ранее -- форманта "а", но следует
помнить, что в первом предударном слоге как "а" произносится так же и "о".
Зато "у" сохраняет своеобразие даже и вдали от ударения, у него вот здесь
характерная полоска низкой частоты. Третий звук первого слова безусловно
"у". А за ним глухой взрывной, скорей всего "к", итак имеем: "укови" или
"укави". А вот твёрдое "в", оно заметно отличается от мягкого, нет в нём
полоски свыше двух тысяч трёхсот герц. "Вукови..." Затем новый звонкий
твёрдый взрывок, на конце же -- редуцированный гласный, это я могу принять
за "ды". Итак, "вуковиды". Остаётся разгадать первый звук, он смазан, я мог
бы принять его за "с", если бы смысл не подсказывал мне, что здесь -- "з".
Итак, первое слово -- "звуковиды"! Пойдём дальше. Во втором слове, как я уже
сказал, два "р" и, пожалуй, стандартное глагольное окончание "ает", а раз
множественное число, значит, "ают". Очевидно, "разрывают", "разрешают"...
сейчас уточню, сейчас... Антонина Валерьяновна, не вы ли у меня взяли лупу?
Нельзя ли попросить на минутку?
разляпистые, но делалось это, по лагерному выражению, [для понта], и Нержин
внутренне хохотал, рассеянно поглаживая и без того приглаженные волосы.
Рубин мимолётно посмотрел на него и взял принесенную ему лупу. Общее
напряжение возрастало, тем более, что никто не знал, верно ли отгадывает
Рубин. Селивановский поражённо шептал:
Он не имел права сюда заходить, поэтому остановился вдалеке. Дав знак
Нержину идти побыстрей, Шустерман, однако, не вышел с ним, а искал случая
вызвать Рубина. Рубин ему нужен был, чтобы заставить его пойти и
перезаправить койку, как положено. Шустерман не первый раз изводил Рубина
этими перезаправками.
Ройтман светился -- не только потому, что делил триумф: он искренне
радовался всякому успеху в работе.
взгляд Шустермана. И понял, зачем тут Шустерман. И подарил его злорадным
ответным взглядом: "Сам заправишь!"
встречается, что я к нему привык, сразу вижу. Вот и всё.
имени-отчеству?
различать на звуковидах?
как раз теперь предмет нашего исследования.
свидание, и пока созванивались и выясняли, как быть, -- вышла задержка.
Около одиннадцати часов, когда Нержин, вызванный из Акустической, пришёл на
[шмон,]- шестеро остальных, ехавших на свидание, были уже там. Одних
дошманивали, другие были прошмонены и ожидали в разных телоположениях -- кто
грудью припавши к большому столу, кто разгуливая по комнате за чертою шмона.
На самой этой черте у стены стоял подполковник Климентьев -- весь
выблещенный, прямой, ровный, как кадровый вояка перед парадом. От его чёрных
слитых усов и от чёрной головы сильно пахло одеколоном.
же деле своим присутствием обязывая надзирателей обыскивать на совесть.
злопридирчивых надзирателей -- Красногубенький, и сразу спросил:
арестанты-новички перед надзирателями и конвоем. Он не дал себе труда
отвечать и не полез выворачивать карманы в этом необычном для него
шевиотовом костюме. Своему взгляду на Красногубенького он придал сонность и
чуть-чуть отстранил руки от боков, предоставляя тому лазить по карманам.
После пяти лет тюрьмы и после многих таких приготовлений и обысков, Нержину
совсем не казалось, как кажется понову, что это -- грубое насилие, что
грязные пальцы шарят по израненному сердцу, -- нет, его нарастающе-светлое
состояние не могло омрачить ничто, делаемое с его телом.
просмотрел мундштуки всех папирос, не запрятано ли что в них; поковырялся
меж спичек в коробке, нет ли под ними; проверил рубчики носового платка, не
зашито ли что -- и ничего другого в карманах не обнаружил. Тогда, просунув
руки между нижней рубашкой и расстёгнутым пиджаком, он обхлопал весь корпус
Нержина, нащупывая, нет ли чего засунутого под рубашку или между рубашкой и
манишкой. Потом он присел на корточки и тесным обхватом двух горстей провёл
сверху вниз по одной ноге Нержина, затем по другой. Когда Красногубенький
присел, Нержину стало хорошо видно нервно-расхаживающего гравёра-оформителя
-- и он догадался, почему тот так волнуется: в тюрьме гравёр открыл в себе
способность писать новеллы и писал их -- о немецком плене, потом о камерных
встречах, о трибуналах. Одну-две такие новеллы он уже передал через жену на
волю, но и там -- кому их покажешь? Их и там надо прятать. Их и здесь не
оставишь. И никогда нельзя будет ни клочка написанного увезти с собой. Но
один старичок, друг их семьи, прочёл и передал автору через жену, что даже у
Чехова редко встречается столь законченное и выразительное мастерство. Отзыв
сильно подбодрил гравёра.
казалось, великолепная. Но в самый момент шмона он струсил перед тем же
Красногубеньким и комочек кальки, на которую новелла была вписана
микроскопическим почерком, проглотил, отвернувшись. А теперь его изнимала
досада, что он съел новеллу -- может быть мог и пронести?
будто лягался, сошвырнул его с ноги, не глядя, куда он полетел, при этом
обнажая продранный носок. Красногубенький поднял ботинок, рукой обшарил его
внутри, перегнул подошву. С тем же невозмутимым лицом Нержин сошвырнул
второй ботинок и обнажил второй продранный носок. Потому ли что носки были в
больших дырках, Красногубенький не заподозрил, что в носках что-нибудь
спрятано и не потребовал их снять.
Ведь это было намеренное оскорбление его надзирателя. Если не заступаться за
надзирателей -- арестанты сядут на голову и администрации тюрьмы. Климентьев
опять раскаивался, что проявил доброту, и почти решил найти повод придраться
Херберт Фрэнк
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Махров Алексей
Маккарти Кормак
Мурич Виктор