Чтение 53–й страницы книги ~Брайтонский леденец~

ногти, трясущиеся руки Друитта - руки сластолюбца.

- Вы сможете пожертвовать мне эту небольшую сумму, мой мальчик? Я не
хочу вас грабить, хотя, конечно, я ведь "оказал стране некоторые услуги".

- Можете завтра получить эти деньги... но при одном условии. Уедете
завтра же дневным пароходом... и пробудете там как можно дольше. Может, я
вам и еще пришлю. - К нему как будто присосалась пиявка - он чувствовал
слабость и омерзение. - Дайте мне знать, когда деньги кончатся, а там
увидим.

- Я уеду, Пинки... когда скажете. А... вы не выдадите меня моей
супруге?

- Я-то уж буду держать язык за зубами.

- Я, конечно, доверяю вам, Пинки, а вы можете доверять мне. Отдохну,
восстановлю силы и вернусь...

- Отдыхайте подольше.

- Эти грубияны, полицейские сержанты, еще почувствуют на себе мои
восстановленные силы. Защитник отверженного.

- Я сразу же пришлю вам деньги. До этого никого к себе не пускайте.
Ложитесь опять в постель. У вас страшные боли. Если кто-нибудь придет, вас
нет дома.

- Хорошо, Пинки, хорошо.

Это самое лучшее, что он мог сделать. Выбравшись из дома и посмотрев
вниз, Малыш встретился взглядом со злыми, подозрительными глазами супруги
Друитта, выглядывающей из окна подвала; в руках у нее была тряпка; женщина
смотрела на него, словно из норы, прорытой под фундаментом, как на
злейшего врага. Он перешел через улицу и еще раз взглянул на этот домик;
там, наверху, у окна, полузакрытый шторами, стоял Друитт. Он не следил за
Малышом, он просто без всякой надежды выглядывал на улицу - а вдруг
кто-нибудь появится. Но было воскресенье, машинистки мимо не проходили.

- Тебе придется последить за его домом, - сказал Малыш Дэллоу. - Я ему
ни на грош не доверяю. Видел я, как он выглядывает наружу, ждет чего-то,
может, ее высматривает...

- Не такой уж он дурак.

- Он пьян. Говорит, что живет в аду.

Дэллоу захохотал.

- В аду? Вот это здорово!

- Дурак ты, Дэллоу.

- Никогда не верю тому, чего не вижу собственными глазами.

- Значит, немного ты видишь, - отрезал Малыш.

Он ушел от Дэллоу и поднялся наверх. Ну если и это ад, подумал он, то в
нем не так уж плохо: старомодный телефон, узкая лестница, уютный и пыльный
полумрак - совсем не похожий на дом Друитта, неудобный, трясущийся, с этой
старой сукой в подвале. Он открыл дверь в свою комнату: а тут вот, подумал
он, его собственный враг. Сердито и растерянно оглядел он свое
изменившееся жилище - все вещи были слегка сдвинуты с мест, пол выметен,
все вычищено и прибрано.

- Я же велел тебе ничего не трогать, - сказал он с осуждением.

- Я только немножко прибралась, Пинки.

Теперь это была ее комната, а не его: шкаф и умывальник передвинуты,
кровать тоже - про кровать она, конечно, не забыла. Если это и был ад, то
он принадлежал ей, а сам он лишился прав на него. Он чувствовал, что его
вытесняют, но всякий протест мог привести к еще худшему. Он наблюдал за
ней как за врагом, скрывая ненависть, стараясь отыскать на ее лице
признаки будущей старости, представить себе, как она выглядывает из
подвала. Он вернулся подавленный судьбой другого человека, но дома груз
стал еще тяжелее.

- Тебе разве не нравится, Пинки?

Он не Друитт. У него решимости хватит. Он еще не сдался.

- Ах, тут... Очень мило. Просто я этого не ожидал, - ответил он.

Она не поняла причин его скованности.

- Плохие новости?

- Пока нет. Но, конечно, нам нужно быть ко всему готовыми. Я-то готов.

Он подошел к окну, сквозь лес антенн внимательно посмотрел на покрытое
облаками мирное воскресное небо, затем снова оглядел изменившуюся комнату.
Вот как она выглядела бы, если бы его не стало, и другие жильцы...

Он внимательно следил за нею, когда с ловкостью фокусника,
притворившись, будто выполняет ее желание, сказал ей:

- Я подготовил машину. Мы можем поехать за город, там нас никто не
услышит... - Но тут же заметил ее испуг, и, прежде чем она успела ему
ответить, изменил тон: - Конечно, это только на худой конец". - Последние
слова понравились ему, он повторил их снова; худой конец - это та толстая
баба с пристальным, осуждающим взглядом; вот она переходит через
застланную дымом улицу... Худой конец - это пьяный, погибший Друитт,
высматривающий из-за портьеры хотя бы одну машинистку.

- До этого не дойдет, - подбодрил он ее.

- Нет, - горячо подхватила она. - Не дойдет, не может дойти.

Ее непоколебимая уверенность странно на него подействовала, как будто
его планы тоже привели в порядок, передвинули, подменили, так что он уже
не считал их своими. У него появилось желание доказывать, что это
действительно может произойти; он чувствовал странное и тоскливое
тяготение к самому страшному из всех человеческих проступков.

- Я ведь так счастлива. В конце концов, может, это не так уж и грешно?
- сказала она.

- Как это так, не грешно? - спросил он. - Это смертный грех!

Он бросил взгляд, полный презрительного отвращения, на застланную
постель, как будто представлял себе, как эти дела будут время от времени
повторяться, - нужно же повторять пройденное.

- Я понимаю, - согласилась она, - понимаю, но все же...

- Хуже этого только одно, - продолжал он.

Она как будто ускользала от него, она уже превращала в семейную жизнь
их мрачный союз.

- Я счастлива, - возражала она смущенно, - ты такой добрый.

- Это ничего не значит...

- Слушай, - прервала она его, - что это такое?

Через окно доносился жалобный плач.

- Ребятенок в соседнем доме.

- А почему его никто не успокоит?

- Воскресенье. Может, они ушли. - Затем добавил: - Что ты хочешь
делать? Пойдем в кино?

Она не слушала его; жалобный, протяжный плач привлекал ее внимание, вид
у нее был озабоченный, совсем как у взрослой.

- Надо посмотреть, что с ним такое, - сказала она.

- Может, есть хочет или еще там чего.

- А может, заболел. - Она прислушивалась с каким-то священным трепетом.
- У малышей все случается внезапно... Никогда не знаешь, что это может
быть.

- Это же не твой.

Она посмотрела на него задумчивым взглядом.

- Нет, - ответила она, - но я подумала... что он мог бы быть и моим...
Я ни за что не оставила бы его одного на целый день, - добавила она с
гневом.

- Они тоже не оставляют, - неуверенно возразил Малыш. - Вот он и
угомонился. Что я тебе говорил?

Но слова ее засели у него в мозгу: "Он мог бы быть и моим". Это ему
никогда не приходило в голову... Он смотрел на нее с ужасом и отвращением,
как будто перед ним происходил отталкивающий процесс родов; зарождение
новой жизни уже связывало его по рукам и ногам; а она стояла и
прислушивалась - с облегчением, терпеливо, словно уже прожила годы таких
тревог и познала, что облегчение никогда не бывает надолго, а тревоги
всегда возвращаются.

Девять часов утра; он в бешенстве выскочил в коридор; внизу сквозь щель
над дверью пробивалось утреннее солнце, бросая блики на телефон. Он
позвал:

- Дэллоу! Дэллоу!

Дэллоу, без пиджака, не спеша поднялся наверх из подвала.

- Привет, Пинки. Вид у тебя, как будто ты и не спал, - сказал он.

- Ты что, прячешься от меня? - спросил Малыш.

- Вот уж нет, Пинки. Только... ты ведь женился... Я думал, тебе
захочется побыть одному?

- Ты называешь это побыть одному? - возразил Малыш.

Он спустился по лестнице, держа в руке сиреневый надушенный конверт,
который Джуди подсунула ему под дверь. Он еще не открывал его. Глаза у
него покраснели. Видно было, что его лихорадит. Пульс бился неровно,
голова горела, мозг не знал покоя.

- Джонни звонил мне рано утром, - сообщил Дэллоу. - Он следит со
вчерашнего дня. К Друитту никто не приходил. Мы зря перетрусили.

Малыш не слушал его.

- Я хочу быть один, Дэллоу. По-настоящему один, - сказал он.

- Слишком уж ты много на себя берешь для своих лет, - заметил Дэллоу и
расхохотался. - Две ночи...

- Надо убрать ее, прежде чем она... - продолжал Малыш. Он никому не мог
бы объяснить, как велик его страх и в чем он заключается, словно его
мучила какая-то позорная тайна.

- Ссориться с ней небезопасно, - поспешно вставил Дэллоу.

- Конечно. И никогда не будет безопасно, - согласился Малыш. Это я
знаю. И никакого развода. Ничего, кроме смерти. Ничего другого. - Он
приложил руку к прохладному эбониту телефона. - Я же говорил тебе... У