вложенные средства, если они вложены квалифицированно, не
пропадают, а, наоборот приносят дивиденды, важно только все
скалькулировать, воистину политики многое заимствуют из
торговли, термин "скалькулированный риск" взят от биржевых
маклеров.
прекрасном портмоне с эмблемой банка, вывел сумму:
семнадцать тысяч фунтов стерлингов; писал медленно,
постоянно ощущая на себе взгляд Софи; умел чувствовать
взгляд, даже когда не поворачивался; быстрая, подумал он,
все сечет.
слышно; говорить во время тортов запрещено, это спектакль;
даже кашляют лишь в паузах, перед тем как выносят новую
картину, все остальное время такая тишина, что слышно, как
работают телекамеры, а работают они (ролефлексы, конечно)
почти так же, как муха, что летает под потолком.
деревянным наперстком. - Продано!
Ростопчин.
улыбнулся Софи-Клер.
остановится в семейном пансионе, значительно экономнее.
Просцениум.
два на сорок один сантиметр. Работы этого мастера
малоизвестны на Западе; его считают певцом военной тематики.
Мы называем цену к торгу: восемьсот фунтов стерлингов...
Восемьсот фунтов стерлингов, восемьсо-о-от фунтов...
Девятьсот фунтов, девятьсо- о-о-от фун... Тысяча фунтов,
одиннадцать сотен фунтов, - голова ведущего неподвижна,
глаза стремительны, - двенадцать сотен, тринадцать сотен
фунтов, четырнадцать сотен, пятнадцать сотен; в торг
включился кто-то третий; Степанов это понял по тому, как
стремительно перемещались глаза, нет, не глаза даже, но
зрачки ведущего; обернулся, вычислил новенького; судя по
клетчатому пиджаку и "бабочке", американец; эти либо в
черном, подчеркнуто скромны, либо так пестро- клетчаты, что
хоть жмурься.
осенью шестьдесят восьмого, когда Мэри Хемингуэй прилетела в
Москву и он пошел с ней в Третьяковку, более всего ее
поразил именно Верещагин; "Как страшно! Как он чувствовал
горе, этот Верещагин! Папа был бы в восторге, но почему же
у нас его не знают?!" А потом они поехали в Ясную Поляну, и
добрый внучатый племянник Фета, работавший в музее, показал
им зимние вещи Толстого, вывешенные на балконе дома; "Сушим,
упаси бог, моль"; в тот день музей был закрыт, их пустили
лишь из уважения к вдове Хемингуэя; странное и особое
ощущение владело тогда Степановым в пустом, тихом доме
Толстого; Мэри шутя предложили померять зимнюю шубу
Толстого, она отказывалась, мол, недостойна этого, но все же
померила и утонула в ней, а Степанов подивился, какого,
оказывается, большого роста был Лев Николаевич; когда-то
Виктор Конецкий рассказывал, что и Антон Павлович Чехов был
очень высок, а когда плыл с Сахалина на пароходе вокруг
Азии, прыгал с носа, и матросы кидали ему конец, он за него
цеплялся, и его поднимали на корму, причем не "солдатиком"
прыгал, а по-настоящему, "рыбкой", - рисковая забава, да он
ведь и в творчестве был рисковым. Когда вечером уже
возвращались в Москву, Мэри тихо рассказывала, как они с
Хемингуэем прилетели в Париж - они всегда летали на фиесту в
Памплону через Париж, город молодости Папы - и к ним
позвонила журналистка, попросила интервью; "А я стирала себе
воротничок, кружевной, бельгийский, очень красивый, мы
вечером собирались в театр; Папа говорит, Мэри, к нам придет
журналистка, у нее очень славный голос; и она к нам пришла.
Папа пригласил нас в кафе на улицу, заказал кофе с молоком,
а она прямо-таки не сводила с него глаз - такая красивая,
молодая - и задавала требовательные вопросы, меня очень это
обидело, а он послушно отвечал ей, и глаза у него оживились;
иногда в последние годы у него был очень тяжелый взгляд,
будто в себя смотрел, будто никого вокруг не было. - Мэри
закурила; глубоко, затянулась; продолжила как-то словно
наперекор себе: - А потом я уронила спички, резко нагнулась
за ними и увидела, что она, эта корова, прижала свою ногу к
ноге Папы. Я допила кофе, извинилась, сказав, что мне надо
достирать воротничок и как следует его прогладить,
бельгийские кружева трудно поддаются глажке, ручная работа
как-никак. Папа улыбнулся сконфуженно и сказал, что скоро
вернется, а журналистка по-прежнему не сводила с него глаз,
к кофе своему не притрагивалась, только все время вертела в
пальцах маленькую вазочку с синими цветами... Когда я
приехала в Лондон накануне нашей высадки в Нормандии - я
ведь там познакомилась с Папой, - Уильям Сароян принес мне в
точно такой вазочке пучок зелени, там даже лук был, и
сказал: "Вместо цветов; не взыщи..." Я гладила этот
проклятый воротничок в нашем номере и плакала... Папа
вернулся, позвал меня, погладил по щеке и сказал; да
перестань ты думать про это... Она как рояль... Плохо
настроенный рояль, на котором никогда не сыграешь
памплонской песенки... И ушел ведь из жизни с этой
песенкой... В ту последнюю ночь он очень долго мылся,
чистил зубы; вышел из ванной и спросил: "Мэри, ты не
помнишь нашу памплонскую песенку? Я никак не могу вспомнить
ее". Он вообще-то помнил множество песен, испанских и
наших, даже французские помнил, особенно двадцатых годов...
Но ведь, когда тебя застают врасплох, ты не сразу
вспоминаешь то, что знаешь, а он застал меня врасплох и
снова ушел в ванную, и вдруг там, когда подправлял бороду,
запел... Слышишь, Мэри, я вспомнил, сказал он, вернувшись в
комнату, я вспомнил... И снова, как тогда в Париже,
погладил меня по щеке, у него ведь были такие ру..." - она
закурила, долго молчала, а потом тоненьким голоском запела
памплонскую песенку, Степанов почувствовал, как у него
перехватило горло, и он тоже полез за сигаретами, столь
опасными для здоровья, но что бы мы без них делали, особенно
когда сердце жмет и дышать трудно...
- шестнадцать сотен фунтов, семнадцать сотен фунтов,
восемнадцать сотен фунтов...
испуг.
ужас, какие цены, я боюсь, что мистер Степанов не сможет
ничего купить на свои деньги...
фунтов... во-сем-над-цать со-отен фунтов... Продано!
эту наводку имел от фола.
- Масло. Сто на семьдесят три. Живописец тоже малоизвестен
на Западе, судьба его в чем-то подобна трагической судьбе
великого Ван Гога. Цену, назначенную к торгу, мы определили
в две тысячи фунтов... Две тысячи...
метнулся в угол зала (там сидел Грибл), - двадцать одна
сотня, двадцать две сотни, двадцать три сотни, двадцать
четыре сотни, - Степанов снова посмотрел на князя,
оглянулся; в торговлю включился кто-то еще, но, кто именно,
понять не мог, человек был виден только ведущему, - двадцать
пять сотен, двадцать шесть сотен, двадцать семь сотен,
двадцать восемь сотен... двадцать восемь сотен... - палец
с деревянным наперстком поднят; сейчас все будет кончено,
что он медлит?!
указательным пальцем, ведущий, смотревший, казалось, в
другую сторону, сразу же заметил его жест, взглянул на
князя, к нему тут же подошел один из служащих "Сотби",
передал карточку; надо заполнить: имя, фамилия, адрес;
Ростопчин сидел по-прежнему спокойно, ни один мускул лица не
Афанасьев Роман
Свержин Владимир
Шекли Роберт
Акунин Борис
Шилова Юлия
Каменистый Артем