будет счастьем: сильно хотеть чего-то и ждать, что оно придет.
головой.
- нет.
проходной позвонил дежурному. Он встретил меня не так, как я ожидал.
своем местонахождении...
сказал, где искать меня?
генералом.
минуты. У меня все.
он установил их. Должен сейчас вернуться.
глубокая ночь, но большой дом не спал. Это не имело никакого отношения к
нашему делу. Просто в армии многим не положено спать по ночам. Что могло
случиться? Взрыв? Нет. Тогда торопиться было бы уже незачем. Тогда
потребовались бы медики, эпидемиологи, химики - но не пиротехник. Тогда что
же? Лидумсу удалось проникнуть в подземелье, и ему срочно нужна моя помощь
при обезвреживании зарядов? Такой вариант возможен, но могли бы и обождать
до утра. Как в том анекдоте, где увольняющегося в запас солдата спрашивают,
понял ли он, наконец, что такое служба, и он отвечает, что все понял, только
одно осталось неясным: куда все время торопятся, почему все надо делать
бегом? Откровенно говоря, я даже рассердился на свою совесть, что погнала
меня сюда среди ночи. Ничего не случилось бы, если бы я явился утром, а не
сейчас...
может?.. И вот полковник кукует в неуютном подвале и ждет, пока не прилетит
дружок Акимов и не выпустит его на свет божий... От этой мысли мне сперва
стало весело, но потом я рассердился. На начальство, на себя, на всю свою
идиотскую жизнь.
работы на десять минут, до утра я на дачу Лидумса уже не попаду. И Ольга
проснется в одиночестве, и не найдет меня, и никаких моих следов. Так что
впору будет подумать: а уж не померещился ли я ей?
исчез. Не оставив даже записки в три слова. Бросив женщину, скрылся подальше
с глаз долой, то ли убоявшись последствий, то ли просто сочтя эпизод
исчерпанным, как уходят от женщины незнакомой, случайной, в чьей постели
оказался накануне вечером потому, что сам был под градусом, и она тоже, и
всем командовала похоть. Ушел, и хорошо еще, что не оставил денег на столике
- плату за услугу...
сможет она объяснить происшедшее, когда прождет четверть часа, и полчаса, и
час, и поймет, что меня нет, и что я ушел не в магазин за хлебом и молоком,
а ушел совсем, скрылся, сбежал. И вся давешняя нежность и все, что ей
показалось, вызвано было лишь тем, что мужику захотелось не упустить случая
переспать с молодой и красивой женщиной. И для этого он затащил ее на чью-то
пустую дачу и добился своего, и дело с концом, иди, милая девушка, на все
четыре стороны...
простит. А тут уж не только невнимание или пренебрежение. Тут... Даже не
знаю, как назвать это. Она уедет сегодня же, как и обещала, уедет куда глаза
глядят, подальше от города, гдо она не только провалялась в больнице, но где
ее оскорбили так тяжко, как только можно оскорбить женщину. Где протопали в
сапогах по лучшему, что было...
Черт, да я ведь даже фамилии ее не знаю!
говоря ни слова, ничего не объясняя, выбежать из этой комнаты, из этого
дома, вскочить в такси, помчаться туда, на дачу, разбудить Олю, объяснить
ей, что и как, и сказать, чтобы ни о чем не думала, ни в чем не сомневалась,
никуда не уезжала, и ждала бы меня, потому что я непременно вернусь, как
только смогу - не сегодня, так завтра, послезавтра ... Оставить ей денег,
чтобы не сидела голодной... Поймать свою жар-птицу, не позволить ей улететь.
Это надо сделать сразу же, сию минуту, секунду... Почему же я еще здесь?
вылететь немедленно". Потому что я не мог ответить иначе. Потому что в армии
нельзя иначе, и я достаточно служу, чтобы не только понимать это, но чтобы
даже не уметь иначе.
не какой-нибудь другой?
все равно кем - если бы мне сейчас велели ехать в сверхсрочную командировку,
я не постеснялся бы поднять трубку, набрать номер и сказать коротко и ясно:
не поеду! Да, не поеду ни за что, ни за какие блага. Не поеду, потому что
именно сегодня, сейчас обрел я то, чего не было в моей жизни и без чего я не
смогу больше жить. И то, что я обрел, настолько мне дорого, что ради него я
готов отдать все на свете. Выносите мне выговор, снимайте с работы, судите -
но я не поеду. И такое отчаяние, и такая убежденность звучали бы в моем
голосе, что мой начальник, как следует выругавшись, поверил бы и не стал
меня заставлять; а и если - я все равно не поехал бы, я вернулся бы к Ольге
и остался рядом с нею сейчас и навсегда. Да, именно так я и сделал бы.
что произнес в мыслях, означало бы отказаться от самого себя, от четверти
века жизни, от правил и принципов, которые я исповедовал, которые выполнял,
которым обучал других и выполнения которых требовал от всех окружавших меня
военных людей, а другие военные люди требовали того же от меня, и в конце
концов принципы эти стали частью меня самого, естественной частью, которую
нельзя вынуть из себя и выбросить, как ненужную, отработанную деталь машины.
Рефлекс, заставляющий военного поступить именно так, а не иначе, так же
безусловен, как тот, что заставляет отдернуться руку, прикоснувшуюся к огню,
или глаз - моргнуть, когда в него попала соринка.
судьбу?
"Видишь? Не зря я невзлюбила военных. Вот и ты..."
моем отце, дивизионном комиссаре Акимове. Но боюсь, Оля, ты не совсем
поймешь меня. Потому что мы с тобой воспитаны по-разному. Ты родилась и
живешь после войны, а я жил перед войной и свое воспитание получил именно
тогда. Сейчас борются за мир, и ты и твои сверстники утешаете себя тем, что
войны не будет, а мы в те годы твердо знали, что она будет, и что надо быть
к ней готовым. Нам не на кого было надеяться, кроме самих себя, какой бы ни
была тогда наша политика и дипломатия: только на самих себя. А надеяться на
себя означало - надеяться на Красную Армию. Но на кого надеешься, того и
любишь; и мы любили армию - армию как целое, и каждого военного человека в
отдельности. Романтика, скажешь ты, атавистическая мужская романтика... Без
романтики жить нельзя, однако тут была далеко не только она; тут было
ощущение великих целей и великих задач, ради которых наша армия
существовала. Повторяю, я говорю о том, как мы воспитывались, чем дышали в
детстве. Мы, мальчишки, бежали за каждым красноармейцем, как будто он был
уже героем - бежали, потому что были уверены, придет час - и он героем
станет. Только не говори, что в этом было что-то от милитаризма, пусть
неосознанного, нет. Но то была эпоха людей, для которых гражданская война
была куда ближе по времени, чем для тебя - вторая мировая, и мы знали, что
наша страна существует лишь потому, что Красная Армия победила в гражданской
войне, и будет существовать только в том случае, если наша армия выиграет и
войну с фашизмом. Я, мое поколение впитали это чувство вместе с воздухом,
которым дышали, и от него нам уже не освободиться до самой смерти, да мы и
не хотим освобождаться. Эпоха была такой, что служба в армии воспринималась
как одно из высших человеческих предназначений, и ради этого, ради
исполнения такого предназначения мы были бы готовы и на большие жертвы, чем
ограничение личной свободы и все прочее. Армии же сегодня нужны как раз
такие люди, которые, в принципе, могли бы избрать себе любую другую
профессию и преуспеть в ней, но все же пошли в армию, потому что были
уверены в необходимости и правильности этого шага. И пусть наша жизнь
нелегка, но она нужна и оправдана. Вот почему я стал тем, кто. я есть, и
никем иным; вот почему я не могу сейчас поступить иначе, хотя для нас обоих
это - большая, может быть, непоправимая беда; и хотя, я понимаю, тут,
видимо, сработала не настоятельная необходимость, а обычный армейский
рефлекс немедленной исполнительности - я не могу иначе. Военный знает, что в
любой момент от него могут потребовать отдать свою жизнь, выполняя приказ -