философствовал, Аугусто, сжав зубы, терпел и даже провоцировал его на
разговоры более конкретные. Интеллектор сменить тему охотно соглашался, но
спустя минуту снова возвращался к своим абстрактным размышлениям.
Долгая жизнь - это рабство. Это физическая неполноценность. Вот как в
случае с нами, носителями искусственного разума. Вы сами подумайте - мы
имеем хотя бы принципиальную возможность вечной жизни. Я могу перезаписать
всю информацию со своего мозга в какое-нибудь хранилище (и, признаюсь,
время от времени делаю это), которое в случае моего разрушения тут же
запустит мою новую копию, сознание которой будет отличаться от моего
только отсутствием информации об этом разрушении. Согласитесь, что это и
есть отсутствие смерти. У меня нет никакого стремления продолжать свой
род, во мне подобный инстинкт не заложен. Но осознание собственной
принципиальной вечности, дорогой Аугусто, в чем-то заменяет нам отсутствие
семьи и детей...
воспитания. Точнее, он не столь велик, как в вашей жизни. Существует
взаимовоспитание между нами и людьми, воспитание нас вами и, наконец, наше
самовоспитание. Для вас процесс воспитания детей сопровождается
юридическим и естественным принуждением, у нас это необходимый
естественный, не зависящий от нас и не требующий от нас никакого
дополнительного усилия. Отсутствует также постоянное ожидание
нежелательных результатов этого воспитания, если вы понимаете, что я хочу
сказать. Месть, кстати, тоже род воспитания, дорогой Аугусто. Я, конечно,
имею в виду месть Федера, а не месть, совершенную под воздействием
аффекта. Тот род мести, которую в отношении к тебе и твоим людям
практикует Федер, налагает на мстящего определенные нравственные
обязанности и соответственно преподает урок тому, на кого она направлена.
Порок мести такого сорта заключается в том, что, как следует выучив урок,
человек оказывается лишен возможности применить плоды обучения в будущем -
его в подавляющем большинстве случаев в ходе обучения просто-напросто
убивают. В этом фальшь воспитательной мести. В этом ее мерзость. Наказание
есть акт воспитания. Казнь - тоже акт воспитания, но для кого угодно,
только не для казнимого. Согласись, дружок, что это совсем разные,
несмешиваемые вещи.
вертится?)
циничной вежливости, вновь принялся за философствование. Не помогло даже
решительное и отчаянное заявление жертвы философствования о том, что его
сейчас стошнит. И опять Аугусто сдержался, опять вспомнил все свое былое
обаяние, опять вступил в разговор с невидимкой.
кофе.
человеческого. Тем более что ты и не мог бы предложить мне кофе. У тебя
его просто-напросто нет. Словом "кофе" называть тот напиток, что перед
тобой, безнравственно. Однако в том совсем не твоя вина и соответственно
не твоя безнравственность - она проявлена теми, кто когда-то, уже очень
давно, назвал благородным словом "кофе" не напиток из обжаренных семян
кофейного дерева семейства мареновых, а вот эту полупрозрачную тягучую
жидкость искусственного происхождения, имеющую совсем иной вкус. Я бы
назвал ее "сахарный уксус". Но что, собственно, я? Я знаю это не от
собственных вкусовых рецепторов, которые отличаются от твоих, дорогой
Аугусто, кар-ди-наль-ней-шим образом, а из информационных файлов, общих
статистических данных и тензорно-дуплитикативных таблиц. У меня совсем
другое строение...
загустел, несмотря на то, что заморосило. Опять Аугусто отстреливался,
правда, не так бурно, как накануне. Уложил всего двоих обезумевших
мамутов, попытавшихся напасть на него с голыми руками.
комментируя нападение одного из сумасшедших, и добавил, что привел эти
слова в качестве примера выражения, которое имеет очень глубокий смысл и
одновременно никакого смысла иметь не может.
и чуть ли не задрожал.
лагеря и чуть было не заблудился среди роскошных зарослей
мантильяны-да-гальи, полудерева-полукустарника с огромными серыми листьями
из натурального шелка. В этих зарослях интеллектор, продолжая о чем-то
болтать, вдруг обронил как бы между прочим:
равно, сейчас этого нет.
восторг, смешанный с ужасом, при этих словах.
борьбы Аугусто с тошнотой от всего этого, пока, комментируя последний
философский изыск какого-то Поль-да-Хромма о невозможности почувствовать
невозможное, интеллектор не заявил:
вещи, что смешение их противоестественно.
микроб, как ты сказал, ждет...
Значит, я пока свободен? Я могу убраться отсюда, и ничего со мной не
случится?
и весь этот ужас кончится? И всегда мог?
удерживает. Головная боль, которая всех вас так мучила, была временным
явлением. Теперь любой может улететь с планеты. Я, честно говоря, вообще
не понимаю, что это вы так за нее держитесь.
мемо из кармана.
хозяйственного блока выскочил какой-то мамут и сломя голову побежал в том
же направлении.
непобежденного командира решительный вид, стал поджидать оставшихся
мамутов.
вдруг интеллектор.
разговаривал с ним интеллектор, неуловимо изменил интонацию. В нем больше
не было дружелюбия, зато послышалась ледяная ненависть.
разорвало на куски, я сам эти куски видел.
Солнце, небо, пушистые облака.
- наставительно сказал федеров голос.
ненавистью, выпалил Аугусто. - Ты не Федер! Его нет, я видел его куски.
кнопку - на него, нехорошо усмехаясь, смотрел живой Федер.
шестьдесят третьем секторе! Это все шуточки твоего интеллектора, который
даже не знает, что тебя нет!
даже, как вокруг него стали собираться мамуты. Стояли они поодаль друг от
друга, опасаясь возможной заразы и напряженно глядя на хозяина - тот
пообещал им спасение.
подготовленных людей. Теперь скан-кабинет полностью обезлюдел. Но
автоматика, как оказалось, была вполне исправна.
интеллекторным устройством.
Семенова Мария
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Елманов Валерий
Андреев Николай