дорога от Картхауса до Лангфура еще не была свободна, покуда сестры
милосердия, белые и одурманивающие, передавали друг другу всякие больничные
сплетни и заменяли ангелов в детском от делении, Польша все еще не сгинела,
потом она все-таки сгинела, и, наконец, после знаменитых восемнадцати дней
Польша сгинела окончательно, хотя вскоре выяснилось, что Польша до сих пор
не сгинела, как и нынче, назло силезским и восточнопрусским землячествам,
Польша все равно не сгинела.
бело-красными вымпелами на остриях пик. Эскадроны, скорбь и традиция! Атаки
словно из книжек с картинками. По полям -- по лугам, под Лодзью и Кутно.
Прорвать кольцо осады вокруг крепости Модлин. О, какой талантливый галоп! В
по стоянном ожидании вечерней зари. Кавалерия атакует, лишь когда обеспечен
роскошный передний и роскошный задний план, ибо битва живописна, ибо смерть
-- это достойная модель для художника, стоять сразу на опорной и на
вынесенной вперед ноге, потом ринуться, лакомясь на скаку черникой, плодами
шиповника, а плоды падают и лопаются, они вызывают зуд, без того кавалерия и
с места не стронется. Уланы -- у них уже снова зуд; там, где стоят
соломенные скирды, они поворачивают -- и это тоже законченная картина --
своих коней и группируются позади одного, в Испании зовется Дон-Кихотом, а
этот здесь зовется пан Кихот, он чистокровный поляк печально- благородного
образа, именно он выучил своих улан целовать ручку не спешиваясь, так что
они снова и снова галантно целовали ручку смерти, словно это не смерть, а
дама, но для начала они сгруппировались, имея за спиной вечернюю зарю -- ибо
их резерв зовется настроением, -- а впереди -- немецкие танки, впереди
жеребцы из скаковых конюшен господина Крупна фон Болен и Хальбах, ничто
более породистое еще не хаживало под седлом. Но тут полуиспанский,
полупольский заплутавшийся в смерти рыцарь -- одарен пан Кихот, ох и одарен
же! -- опускает пику с вымпелом, бело-красный вымпел вас призывает ручку
поцеловать, и он кричит, что вот она, заря вечерняя, бело-красные аисты
трещат на крышах, что вишни выплевывают свои косточки, и он кричит своей
кавалерии: "О вы, благородные ляхи верхами, то не танки перед вами стальные
-- то мельницы ветряные либо и вовсе овцы, я вас призываю ручку поцеловать".
зарю вечернюю еще краснее стать.
поэтичность этого описания битвы. Возможно, было бы разумнее, назови я цифры
потерь в польской кавалерии и приведи статистические данные, которые с сухой
пронзительностью почтили бы память так называемого польского похода. Я мог
бы, идя навстречу запросам, поставить здесь звездочку, посулив дать в свое
время сноску, а поэму мою не трогать, пусть ее останется.
слышал орудийные залпы тех батарей, что занимали высоты Йешкентальского и
Олив-ского лесов. Потом сдался последний оплот сопротивления, полуостров
Хела, Вольный город Данциг мог праздновать присоединение своей кирпичной
готики к Великому Германскому рейху и безотрывно, ликуя, глядеть в голубые
глаза, имеющие один общий успех с голубыми глазами Яна -- успех у женщин, --
тому разъезжающему стоя в черном "мерседесе", тому, почти без передышки,
воздевающему руку под прямым углом фюреру и рейхсканцлеру.
тамошними сестрами было мне тяжело. И когда сестра, ее звали не то Берни, не
то Эрни, когда, значит, эта сестра Берни либо Эрни протянула мне два моих
барабана, покалеченный, сделавший меня виновным, и целый, добытый мной при
защите Польской почты, я четко осознал, что для меня на этом свете кроме
жестяных барабанов существует и еще одно: медицинские сестры.
руку Мацерата, покинул клинику, чтобы, еще не очень твердо держась на ногах
вечного трехлетки, отдать себя будням, будничной скуке и еще более скучным
воскресеньям первого военного года на Лабесвег.
вышел из дому, -- на углу Макс-Хальбе-плац и Брезенервега, угрюмо барабаня и
почти не замечая промозглого холода, Оскар повстречал бывшего слушателя
Духовной семинарии Лео Дурачка.
когда Лео достал лайковые перчатки из карманов своего пальто и стал
натягивать эту изжелта-бледную, сходную с человеческой кожей оболочку на
пальцы и ладони, я сообразил, перед кем стою, -- и тут Оскар почувствовал
настоящий страх. Мы еще окинули взглядом витрины в кофейном магазине
Кайзера, проводили глазами несколько трамваев пятой и девятой линии, которые
как раз скрещивались на Макс-Хальбе- плац, проследовали далее вдоль
однообразных домов на Брезенервег, несколько раз обошли вокруг афишной
тумбы, изучили объявление, возвещавшее об обмене данцигских гульденов на
немецкую рейхсмарку, поскребли ногтями рекламу персил, доскребли под бельм и
синим до красного, удовольство вались этим, хотели снова вернуться на
площадь, но тут Лео обеими перчатками затолкал Оскара в какой-то подъезд,
сперва отвел назад затянутые в перчатку пальцы левой руки, потом запустил их
под полы своего пальто, порылся в кармане штанов, перетряс его, что-то
обнаружил, ощупал свою находку еще в пределах кармана, найдя хорошим то, что
было им обнаружено, извлек из кармана сомкнутый кулак, вновь опустил полу
пальто, медленно вытянул вперед облаченный в перчатку кулак, выдвигал его
все дальше и дальше, припер Оскара к стенке, а рука у него была длинная, а
стена была неподатливая, и лишь тогда разжал пятипалую оболочку, когда я уже
подумал: сейчас рука Лео вырвется из плечевого сустава, начнет
самостоятельную жизнь, ударит в мою грудь,-пронзит ее, выйдет наружу между
лопатками и войдет в стену этой затхлой лестничной клетки--а Оскар так
никогда и не увидит, что было зажато у Лео в кулаке, хоть и запомнит текст
правил для жильцов в доме на Брезенервег, который практически ничем не
отличался от такового же в доме на Лабесвег.
якорем, Лео разжал перчатку
пятнистой от старости блестящей ткани, покрывавшей его ладонь, лежала
патронная гильза. Когда Лео вновь сжал руку в кулак, я уже был готов за ним
последовать. Кусочек металла без околичностей воззвал ко мне. Рядышком --
Оскар по левую сторону -- спустились мы вдоль Брезенервег, не задерживаясь
больше ни перед одной витриной, ни перед одной афишной тумбой, пересекли
Магдебургерштрассе, оставили позади два высоких, похожих на ящики и
замыкающих улицу дома, на которых по ночам горели сигнальные огни для
взлетающих и садящихся самолетов, потом долго пробирались по краю
огороженного летного поля, перешли на более сухое асфальтированное шоссе и
двинулись по направлению к Брезену, вдоль рельсов девятого маршрута.
перчатке. Когда я начинал колебаться, когда хотел из-за холода и сырости
повернуть обратно, он разжимал кулак, он подбрасывал кусочек металла на
ладони, заманивая меня таким образом на сто шагов, и потом еще на сто, и
даже проявил некоторую музыкальность, когда перед городским вла дением Заспе
я окончательно решил вернуться. Он развернулся на каблуках, выставив гильзу
открытой стороной кверху, прижал это отверстие, будто мундштук флейты, к
нижней, изрядно отвисшей слюнявой губе и примешал хриплый, порой
пронзительный, порой словно приглушенный туманом, звук ко все усиливающемуся
шуму дождя. Оскар замерз, не только игра на патронной гильзе заставляла его
мерзнуть, нет, отвра тительная, как на заказ, под настроение погода тоже
тому способствовала, так что я даже и не пытался скрывать свое жалкое
состояние.
насвистывает на патронной гильзе. Но не только он мне насвистывал. Со
стороны рейда и со стороны Нойфарвассера, что лежал за ноябрьскими туманами,
словно поднявшимися из прачечной, до меня доносились пароходные гудки и
голодный вой стоявшей то ли под разгрузкой, то ли под погрузкой торпедной
лодки, доносились через Шотландию, Шел-мюль и Рейхсколонию сюда к нам. Так
что Шутгеру Лео было ничуть не трудно туманными гудками, сиренами и
свистящей патронной гильзой увлекать за собой мерзнущего Оскара.
Нового плаца и крепостного рва, сворачивает на Пелонкен, Лео остановился и
какое-то время, прижав голову к плечу, созерцал поверх слюней, стекавших по
патронной гильзе, полет моего дрожащего тела. Втянув гильзу в рот и
поддерживая ее нижней губой, он вдруг дико замахал руками и, словно
повинуясь указанию свыше, стянул с себя хвостатый черный сюртук и накинул
тяжелую, пахнущую сырой землей ткань мне на голову и на плечи.
или нет. Иногда Лео забегал шагов на пять вперед, останавливался, напоминая
в своей мятой-перемятой, но до ужаса белой сорочке фигуру, таинственным
образом явившуюся нам из средневековых темниц, из Ярусной башни к примеру, в
пронзительно-яркой рубашке, согласно предписаниям новейшей моды для
безумцев. Завидев спотыкающегося Оскара в черном сюртуке, Лео неизменно
разражался смехом и всякий раз под взмахи крыльев обрывал свой смех, словно
каркающий ворон. Должно быть, я и в самом деле походил на нелепую птицу,
пусть даже не на ворона, но по меньшей мере на ворону, тем более что
какую-то часть пути мои фалды тащились по земле подобно шлейфу, вытирая пыль
с асфальтового покрытия; словом, я оставлял за собой широкий, царственный
след, который уже после второго взгляда, брошенного Оскаром через плечо,
наполнил его гордостью и наметил, а то и вовсе воплотил дремлющий в нем и
еще не выношенный до конца трагизм.
вести меня в Брезен или Нойфарвассер. Этот пеший переход с самого начала мог
иметь конечной целью только кладбище Заспе и крепостной ров, в
непосредственной близости которых располагалось современно оборудованное
полицейское стрельбище.
раз в тридцать пять минут. Когда мы оставили позади последние дома пригорода
Лангфур, навстречу нам попался моторный вагон без прицепа. Сразу же после
Журавлев Владимир
Буркатовский Сергей
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Каменистый Артем
Шилова Юлия