стеная, признавалось в полной неспособности платить эту дань; тогда я сама
подвергала свое Ощущение насмешкам, торопила его обрести более тонкий острый
вкус. Однако чем больше его бранили, тем меньше оно восторгалось. Постепенно
убеждаясь, что такая внутренняя борьба вызывает странное чувство усталости,
я стала раздумывать, нельзя ли мне отказаться от этого тяжкого труда, и
пришла к решению, что можно. Тогда я позволила себе роскошь оставаться
равнодушной к девяноста девяти картинам из ста.
чаще, чем неповторимая, талантливая книга. Я уже не боялась, стоя перед
шедевром знаменитого художника, подумать про себя: "Здесь нет и капли
правды. Разве в природе бывают при дневном свете такие мутные краски, даже
когда небо затянуто тучами или бушует гроза, а тут ведь оно цвета индиго!
Нет, этот сине-фиолетовый воздух не похож на дневной свет, а мрачные, как
будто наклеенные на полотно длинные сорняки не похожи на деревья". Несколько
отлично нарисованных самодовольных толстых женщин удивили меня полной
непохожестью на богинь, к которым они себя, по-видимому, причисляли. Десятки
великолепно написанных картин и эскизов фламандских мастеров, которые
пришлись бы к месту в модных журналах благодаря изображенным на них
разнообразным туалетам из самых роскошных тканей, свидетельствовали о
похвальном трудолюбии и сноровке их создателей. Но все же то там, то тут
мелькали правдивые детали, согревающие душу, или лучи света, радующие глаз.
То, глядя на изображение снежной бури в горах, вы улавливали истинную силу
природы, то - ее сияние в солнечный день на юге, на этом портрете отражается
глубокое проникновение в душу человека, а лицо на том рисунке на
историческую тему своей живой выразительностью внезапно напоминает вам, что
его породил гений. Мне нравились эти редкие исключения, они стали моими
друзьями.
я забрела в зал, в котором висела всего одна, но невообразимо огромная,
картина. Она была искусно освещена, ограждена барьером, а перед ней стояла
скамья с мягким сиденьем для удобства приходящих к ней на поклон ценителей
искусства, которые, проглядев все глаза и падая с ног от усталости,
вынуждены сесть. Это полотно, по-видимому, считалось жемчужиной всего
собрания.
крупных размеров, чем обычные люди. Я подсчитала, что на весах для оптовых
грузов она потянула бы пудов пять-шесть. Она действительно была на редкость
хорошо откормлена: чтобы обладать таким объемом и ростом, такими крепкими
мышцами и пышными телесами, она, должно быть, поглотила огромное количество
мяса, не говоря уж о хлебе, овощах и напитках. Она полулежала на кушетке,
непонятно по какой причине, ибо кругом царил ясный день, а у нее был столь
здоровый и цветущий вид, что она могла бы легко справиться с работой двух
кухарок; на боли в позвоночнике жаловаться ей тоже не приходилось, так что
ей подобало бы стоять на ногах или хотя бы сидеть, вытянувшись в струнку.
Никаких оснований возлежать среди бела дня на диване у нее не было. Кроме
того, ей следовало бы одеться поприличней, скажем, в платье, которое должным
образом прикрыло бы ее, но и на это она оказалась неспособной; из уймы
материала (полагаю, не меньше семидесяти пяти ярдов ткани) она умудрилась
сшить какое-то куцее одеяние. Непростителен был и ужасающий беспорядок,
царивший вокруг. Горшки и кастрюли - наверное, их положено называть вазами и
кубками - валялись тут и там на переднем плане, среди них торчали никуда не
годные цветы, а какая-то нелепая, измятая драпировка покрывала кушетку и
грубыми складками спускалась на пол. Справившись по каталогу, я обнаружила,
что это замечательное творение носит название "Клеопатра".
поставили, я имею право отдохнуть на ней) и отмечая про себя, что, хотя
некоторые детали - розы, золотые чаши, драгоценности и т.п. - написаны
весьма искусно, все вместе рассчитано на дешевый успех. Между тем зал
постепенно наполнялся людьми. Не замечая этого (ибо меня мало интересовало
происходящее вокруг), я продолжала сидеть на месте, но только ради отдыха, а
не для того, чтобы любоваться на исполинскую, темнокожую, как цыганка,
царицу, от лицезрения которой я быстро утомилась; для разнообразия я стала
рассматривать скромно висевшие под этим грубым и безвкусным полотном
превосходные маленькие натюрморты: полевые цветы, лесные ягоды, покрытые
мхом гнезда с яйцами, похожими на жемчужины, просвечивающиеся сквозь чистую
зеленоватую морскую воду.
склонилась нахмуренная, скорее даже возмущенная физиономия.
le plaisir de vous lever; prenez mon bras, et allons de l'autre cote*.
одолжение - встаньте, возьмите меня под руку и пойдем в другую сторону
(фр.).
вернулся из Рима, но лавры великого путешественника, видимо, не сделали его
более терпимым к непослушанию.
увлекая меня.
они не встали дыбом на голове. Смекнув теперь, чего он добивается, я с
некоторым удовольствием изображала полное равнодушие и поддразнивала его.
профессор. - Singulieres femmes que ces Anglaises!*
хладнокровием какого-нибудь юнца сидеть здесь и смотреть на эту картину?
нее.
здесь быть не следует.
что мне делать? И потом, какая разница, одна я или с кем-нибудь? Никто меня
не беспокоит.
стул, стоявший в самом мрачном углу перед целым рядом особенно хмурых
картинок в рамках.
jusqu'a ce qu'on vienne vous chercher, ou que je vous donne la permission*.
не найдут или я не дам разрешения подняться, ясно? (фр.)
названием "Жизнь женщины". Написаны они были в удивительной манере -
безвкусные, невыразительные, тусклые, отравленные ханжеством. На первой, под
названием "Юная девица", эта самая девица выходит из церкви; в руках она
держит молитвенник, одета чрезвычайно строго, глаза опущены долу, губы
поджаты - гадкая, преждевременно созревшая маленькая лицемерка. Вторая -
"Замужем" - изображала ее же в длинной белой фате; она у себя дома
преклонила колени, молитвенно сложила руки и самым несносным образом
закатила глаза так, что видны одни белки. На третьей - "Молодая мать" - она
печально склонилась над одутловатым, будто слепленным из глины, младенцем с
круглым, как луна, нездоровым лицом. На четвертой - "Вдова" - она, в
глубоком трауре, держит за руку девочку в черном одеянии, и эта милая пара
старательно рассматривает изящный памятник во французском стиле, сооруженный
в уголке какого-то кладбища. Все четыре "ангельских лика" угрюмы и бледны,
как у ночного вора, холодны и бесцветны, как у привидения. Как можно жить
Зыков Виталий
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Юрьев Сергей
Сертаков Виталий
Лондон Джек