донесут белую полоску до деревушки и расстелют ее на низком плетне огородов,
рассыплют по сугробам белую сечку, а коли прорвется вихорек по совсем уж
заметенной дороге в улицу деревушки, завертится на ней, поскачет белым
петушком, вскрикнет, взвизгнет и присядет на жердочку иль на доски крылечка,
сронит горстку пера в палисадник -- не ко времени прилетел, но в самую пору
отгостился.
лопатами, вилами на плечах. За служивыми, по свежетоптанной тропке покорным
выводком тащились, попрыгивали подчембаренные, как в Сибири говорят, стало
быть, в длинные штаны под юбками сряженные, девчата. До бровей закутанные,
все слова, всю, учено говоря, энергию истратившие за время простоя, они не
разговаривали меж собой, лишь зевали протяжно, даже не вскрикивали, если в
дреме оступались со следа, проложенного тоже изнуренным войском, с досадой
пурхались в снегу. Предстояло им разламываться в труде, преодолевая
оплетающую тело усталость.
где, как искать их -- неизвестно. Коля Рындин развел костер, нажарил
пшеницы, похрустел, погрелся, подтянул пояс на шинели и пошел ворочать
копны. За ним потянулась в поле вся армия. Девчонки, обсевшие костерок,
неохотно, с трудом отлипали от огонька и, настигнув Колю Рындина, тыкали в
его несокрушимую спину, в загривок, считая, что, если б он не вылазил со
своим трудовым примером, не высовывался поперед всех, так и сидели бы,
подремывали люди у костерка.
обложили машину охапками соломы, в которой негусто темнели, где и светились
желтенько сплющенные колоски.
не спит, не простаивает, барахтаясь в сугробах, в наметах, расковыривает,
таскает и возит навильники хлеба к комбайну. Он слез с лошади и, ведя ее за
повод, думал о том, что надо просить у директора совхоза Тебенькова трактор
и перетаскивать комбайн дальше в поля -- сделалось далеко доставлять копны
на обмолот. Второй комбайн, как ни старались собрать и завести, -- не
получилось: не было запчастей в совхозе. Но главное: забрали из совхоза на
войну самого нужного человека -- кузнеца, и тогда смекалистые механики
начали разбирать второй комбайн на запчасти: снимали с него шкивы, ремни,
отвинчивали гайки, вынимали шестеренки, словом, подзаряжали, подлаживали
машину, чтобы не рассыпалась она вовсе, и думали не только механики, не
только директор и начальница Валерия Мефодьевна, но и весь еще не совсем
разучившийся шевелить мозгами трудовой народ: что же будет тут весною? на
чем пахать? на чем и что сеять? Ведь уже сейчас, чтобы держать вживе хоть
один комбайн, на него кроме деловых механиков отряжают порой целую бригаду
ремонтников.
плацу, здесь, на сельском поле, распоряжений не ждали, команд тем более,
пинков и подзатыльников не выхлопатывали, и ладно, и хорошо, что Яшкин не
попал на хлебоуборку. Визгу от него много, толку мало. Но откуда, где взять
совхозу этакую бригаду потом, ведь подметают по России последних
боеспособных мужиков, а враг на Волге, а конца войне не видать.
сердце. Во время метели он просмотрел газеты, прослушал радио: Сталинград
изнемогал, но держался; на других фронтах кое-где остановили и даже чуть
попятили немца. Но отдали-то, но провоевали такие просторы.
вместе с Валерией Мефодьевной, а случалось это нечасто -- занятой она
человек, -- смотрел на нее пристальным, тревожным взглядом. Немало знал он
женщин, похороводился с ними, но эта вот, с продолговатыми скулами, с
оттесненными от переносицы спокойными глазами, всегда ясными, всегда со
вниманием распахнутыми навстречу другому взгляду, женщина с крепко сидящей
на совсем некрепкой шее головой, увенчанной забранными с висков и от затылка
густыми волосами, которые держал со лба роговой ободок, на затылке гребенка
и множество заколок, заняла в его сердце и сознании вроде бы отдельное
место. Он долго не мог найти объяснения влечению своему, и вдруг как удар!
-- тетушка! Вечная его мать, венок с названием -- женщина, она, она
предстала ему во плоти и лике здесь, в сибирском глухом краю. Вечная по
тетушке-матери тоска, любовь и нежность, ни с чем не соизмеримые, должны же
были найти где-то свое воплощение, свой образ, свой источник, всеутоляющий
жажду любви.
художника Обдернова, ученика Доната Аркадьевича, схоронившего своего
учителя, доглядевшего одинокую старость Татьяны Илларионовны, по праву
занявшего дом Щусевых со всем имуществом и картинами, прислать копию с
фотографии своей тетушки, выкорив себя за черствость, попутно попросил
фотографию своих родителей, повелел распорядиться имуществом по своему
усмотрению, сам он, Щусь, уже представлял, что такое нынешняя война, при
вбитой в него военной добросовестности выжить на ней не надеялся. Если б не
офицерский, не мужской кураж, какая буря чувств обрушилась бы на нечаянно и
негаданно встреченную в Осипове женщину. Но умение владеть собой, стойкость
походного сердцееда, ответственность, наконец, за свои поступки, но главное
-- пример родителей Доната Аркадьевича, Татьяны Илларио- новны, пример
святого отношения мужчины к женщине, верный до гроба их союз должен же был
когда-то и где-то отозваться. А тут что же? Завтра покличут в полк, снарядят
на фронт. Зачем рассиропливаться? Зачем втягивать женщину, которой и без
того тоже живется сложно и трудно, в какие-то многообязываю- щие отношения,
обманывать надеждами...
заколки, складывала на столик перед зеркалом все эти принадлежности и,
тряхнув головой, сбрасывала на спину волну волос. Почувствовав облегчение от
этой вольности, какое-то время сидела перед зеркалом, не видя в нем себя и
не веря наступившему покою. На Щуся накатывала такая волна чувств, что он,
не выдержав, обнимал ее сзади, целовал в шею, и, чувствуя нежное тепло
тонкой кожи, казалось, сейчас утонет, умрет в ней. Валерия Мефодьевна,
очнувшись, прижималась подбородком к его рукам и какое-то время не
двигалась, не открывала глаз. Наконец, коснувшись губами его руки, шептала:
"Пора! Отдыхать пора" -- и еще какое-то время сидела не шевелясь, не
произнося слов.
раз он обошелся с ней по-военному просто и грубо, толкнул на кровать, разнял
руки, придавил...
зная, что ответить, он припал губами к ее губам, обращая всю свою
растроганность в мужскую грубую страсть.
только крепко и просторно рублен, но и обихожен заботливо, обшит в елочку
кедровой дощечкой, наличники и ставни крашены, ворота с точеной рамой. На
верху крыши излажен боевой петух с хвостом-флюгером. В самой избе обиход на
полпути к городскому: прихожая, куть по обиходу деревенские, зато горница с
коврами над кроватями, со шкафом, с круглым столом посередине, патефон на
угловике, радио на стене, зеркало, флакончики. В ребячьей, как вскоре уяснил
гость -- комнате Валерии, есть полка с книгами, и стол отдельный, и тумбочка
у кровати со светильником -- все-все городское.
сдержанно, сразу же разгадав нехитрую ситуацию, возникшую меж женщиной и
мужчиной, не уяснив, впрочем, до конца, почему он, форсистый, ладненький
офицерик, так быстро оказался при ней, при Валерии, -- всякого-то якова она
и не приблизит, и в дом родной не привезет, хоть и нету с прошлой осени
вестей от мужа, однако же это не значит, что можно уже и другого заводить,
по родне напоказ возить. Подождать бы вестей с фронта, потерпеть,
пострадать...
гость на вино не жаден, хотя и управляется с водкой лихо. Но вот ест как-то
без интереса, не выбирая, чего повкуснее. Спросила младшего лейтенанта, чего
это он такой. Валерия, скосив глазищи, ждала, что скажет Щусь, чуть заметная
усмешка шевельнула пушок на ее губе.
смолоду привык. -- И тише добавил, уводя глаза: -- Да к бродячей жизни.
на дочь и как бы говоря это для нее отдельно, однако ж и гость чтобы разумел
глубокий смысл ею сказанного.
где, мол, и как заработан. Когда узнал, что еще на Хасане, предложил выпить
за это дело. Разговор ушел в сторону, заколесил по окрестностям военных
полей, по крутым горам жизни, а Домна Михайловна все более тревожилась,
поглядывая на дочь да на гостя. "Ой, Царица Небесная, кажется, у них
сурьезные дела-то! Ой, че будет? Война кругом..."
спутнику своему предложила на выбор три удовольствия: поспать на печи,
почитать -- отец был большой книгочей, когда попадал в город, непременно
покупал книги, Щусь уже отметил: в доме этом обитал сельский интеллигент,
знавший городской обиход, устройство городское и не желавший отставать от
передовой культуры, -- либо посмотреть альбом с фотографиями.
выделена: красивая, уже в подростках независимая, на карточках смотрелась
она как-то на отшибе, вроде бы городская особь, случайно затесавшаяся в
деревенский круг. Щусь не без улыбки предположил, что Валерия была в школе
отличницей.
Михайловна и, словно удивляясь самой себе, подсев к гостю, заглянула в
альбом, в который давно не было поры заглянуть, продолжала: -- Шестеро их у
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Лондон Джек
Посняков Андрей