"что-нибудь" может оказаться такого качества, что и предмета для разговора
не окажется. В частности, с первой же строки "Альбатроса" переводчик обычно
поддается соблазну поставить богатую рифму "матросы-альбатросы". Во
французском тексте ее нет, ясное дело, но чего ж мудрить-то? Из всех
переводчиков, работавших над Бодлером до 1990-х годов, один лишь Эллис этой
рифмой не соблазнился. Уже упоминавшаяся свежая рифма "крылья-усилья" была
использована и Мережковским, и Якубовичем; Чюмина, впрочем, ее
модифицировала и зарифмовала "бессилья-крылья". Туда же и ту же рифму
поставил в своем неизданном переводе Г. Пиралов через тридцать лет после
Чюминой (однако в варианте Якубовича и Мережковского); еще спустя тридцать
лет, при подготовке первого советского издания Бодлера*, работая над
"Альбатросом", В.В. Левик не устоит перед соблазном начнет вторую строфу
так: "Грубо кинут на палубу, жертва насилья..." (на рифме, конечно,
"дежурный десерт" -- "крылья").
путь, который чаще и дальше всего уводит от оригинала (притом в тупик) --
путь самозарождающегося штампа. Не хочу быть буквоедом и подсчитывать,
сколько раз рифмовалось и у кого "крыла-весла", "судьбе (или
"ходьбе")-себе", "суда-тогда (или "всегда") и т.д. В частности, все восемь
первых рифм перевода Левика как нарочно совпадают с рифмами перевода
Чюминой, с незначительными отклонениями ("насилья" вместо "бессилья" и
"тогда" вместо "всегда"). О плагиате речи быть не может, при всей широчайшей
образованности Левика вряд ли он помнил затерянный в книге начала века текст
перевода Чюминой. Просто к этим рифмам ведет путь наименьшего сопротивления
материала. Именно поэтому все выявленные переводы так похожи один на другой,
хотя разделяют их многие десятилетия. Не верится, читатель? Тогда вперед.
вариантах, -- впрочем, нельзя ручаться, что их последовательность точно
соответствует хронологии, но приблизиться к ней мы попробуем.
-- см. подстрочный перевод в начале статьи -- превратилась в две: это будет
повторяться и у других мастеров, -- еще понять бы, отчего так хочется всем
ее удвоить?.. Но первый перевод свою ознакомительную задачу выполнил. Так
что -- дальше.
печати текст появился лишь в 1910 году):
убивая бодлеровскую лапидарность стихотворения. Лучше ли этот перевод, чем
труд Якубовича -- трудно сказать. Избыток прилагательных -- налицо (аж пять
в последних двух строках). Лучше продолжить сравнение, и вот странный
перевод О. Чюминой из ее сборника 1905 года:
уже было сказано. Но отметим, что все-таки альбатросы заняты этим не всегда.
Однако бывает, в чем скоро убедимся, заметно хуже.
"Поймают и кладут на палубные доски". Как и Мережковский, Панов не считал
зазорным продолжить фразу во второй строфе. Но у Мережковского здесь было
мелкое нарушение, перевод Панова же -- музейный образец безграмотности. Мало
того, что его альбатросы-матросы определенно превратились в итальянцев (то
ли поляков) -- иначе откуда бы сплошная женская рифмовка? При этом в первой
строке, конечно, шесть стоп, зато нет цезуры (никакой), во второй же перед
нами нечто вовсе сказочное: семистопный ямб. В борьбе за последнее место и
по сей день Панов-первооткрыватель входит в число самых сильных
претендентов: именно его перевод больше всех похож на пародию.
действительно "неистовым бодлерианцем"*; он говорил революционеру
Валентинову такое: "Известно ли вам, что Бодлер -- самый большой
революционер XIX века, и перед ним Марксы, Энгельсы, Бакунины и прочая
сотворенная ими братия просто ничто?" Эллис знал о Бодлере, возможно, больше
всех русских специалистов, вместе взятых и так же сильно его чувствовал (не
зря его перевод "Цветов зла" целиком переиздают и до сих пор, -- не без
того, впрочем, мелкого факта, что за него никому не надо платить). Но есть и
такая деталь, как просто поэтический талант: хотя альбатросов с матросами
Эллис рифмовать не стал, но "горькие бездны у Бодлера -- это не
символистские океаны слез, это просто указание вкуса морской воды; оборот же
"чье имя альбатрос" оставляет нас в неведении -- чье же это имя. В
предисловии к книге Эллиса Брюсов написал, что если бы Бодлер назвал свою
книгу не "Цветы зла", а "Цветы добра", она бы от этого не изменилась. Брюсов
имел в виду явно манихейскую точку зрения Эллиса на мир (над которым, по
свидетельству Валентинова, Эллис ставил равные силы -- Высшее Добро и Высшее
Зло*), которая привела поэта в оккультизм, антропософию, наконец, в
католический монастырь. Однако -- судя по многим приметам -- для собственно
Бодлера Силы Зла были куда выше Сил Добра, оттого и (помимо явного
"недотягивания" по линии поэзии) его Бодлер не совсем похож на Бодлера в
оригинале.
литературе в 1905 году, тремя годами позже издал в Петербурге свой полный
перевод "Цветов зла", собравший множество отрицательных отзывов и один
сочувственный -- А.В. Луначарского. Итак:
пятистопной у Альвинга? Неверно и то, и другое, между тем налицо хоть
какой-то прогресс: из первой строки Бодлера Альвинг по крайней мере не стал
делать две. Книга Альвинга стала чрезвычайной редкостью (в 1932-1940 г.г. он
был репрессирован и книга уничтожалась), единственный экземпляр ее с трудом
отыскался в РГБ (бывшей "Библиотеке Ленина") в бывшем "спецхране", а
составители "Литпамятника" 1970 года (Балашов и Поступальский) признались
автору этих строк, что им эту книгу найти вообще не удалось -- поэтому ничто
из нее и не оказалось переиздано. Находясь в лагерях, Альвинг занимался
издательской деятельностью -- редактировал книги "для спецбиблиотек" (читай
-- лагерных), между тем в современном литературоведении к нему относятся
довольно серьезно. На том чудовищно низком уровне, который задали "русскому
Бодлеру" переводчики века, наверное, и работа Альвинга не должна быть
забыта.
оставил нам неизданный перевод (дата под ним -- 1918)*:
и пристально разбирать его было бы некорректно, да и видно все, что надо,
внимательному читателю.
(1871-1921); перевод также не издан*:
подготовил к печати четвертую книгу, выполнил множество переводов,
переписывался с Горьким. Бодлера он переводил и до переворота 1917-го года,
но вплотную занялся им в последний год жизни. Под процитированным переводом
дата -- "1920", но даты под прочими переводами ясно говорят: меньше пяти
стихотворений в день он не делал. Перед нами черновики, результат налицо и
гадать не о чем.
выше уже шла речь. Так вот:
Корнев Павел
Громыко Ольга
Бажанов Олег
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий