медленное, но верное отшествие прошлого.
мелькавшее за зелеными и желтыми кустами. - Счастливая Лялька!.. Живет, как
бабочка, сегодняшним днем, ничего ей не надо... Ах, если бы я мог так жить!"
и раздумия, от которых он так болезненно страдал, казались Юрию необычайной
редкостью и драгоценностью, поменяться которою на мотыльковую жизнь Ляли
было бы невозможно.
трех шагах, и, вся расцветая улыбкой шаловливого заговорщика, молча подала
ему узкий розовый конверт.
провозгласила Ляля и тут же погрозила ему пальцем.
через сестру, в розовом конверте и запахе духов что-то пошлое и сам он,
счастливый адресат, в достаточной мере смешон. Он вдруг сразу съежился и как
будто выставил во все стороны колючие перья. А Ляля, идя с ним рядом, с той
особой восторженностью, с которой сентиментальные сестры принимают участие в
свадьбах любимых братьев, начала щебетать о том, что она очень любит
Карсавину и очень рада, и еще больше будет счастлива, когда они поженятся.
отразилось на Юрии. Провинциальный роман, с розовенькими записочками,
сестрами-поверенными, с законным браком, хозяйством, супругой и детишками,
встал перед ним именно в той пошлой, тряпично-пуховой сиропности, которой он
боялся больше всего на свете.
отмахнулся он от Ляли, и вышло это так грубо, что Ляля обиделась.
губы, сказала она и, с бессознательной женской мстительностью попадая в
самое больное место, прибавила: - Не понимаю, чего ради вы все из себя
необыкновенных героев корчите!
и ушла в дом, как оскорбленная принцесса.
и разорвал конверт.
Я буду там с тетей. Она говеет и не выходит из церкви. А мне скучно и о
многом хотелось бы с вами поговорить. Приходите. Это, может быть, очень
дурно, что я вам пишу, но вы все-таки приходите".
физической радости прочел эту приписку. В одной коротенькой фразе вдруг
необыкновенно ярко почувствовалась молоденькая чистая девушка, доверчиво и
наивно открывающая свою любовную тайну. Как будто она уже пришла,
бессильная, боязливая, любящая, и уже не может бороться, ничего не знает,
что будет, и отдается вся в его руки. Неожиданная близость конца
захватывающим трепетом истомно наполнила все тело Юрия. Так близко и уже
неизбежно почувствовал он своими женскую молодость, в первый раз обнаженное,
еще стыдливое и чистое тело, запах женских волос, испуганные и счастливые
глаза, в светлых, как росинки, слезах.
таком взмахе жадного счастья, что Юрию показалось, будто он, как птица,
взлетел над верхушками сада в голубой, напоенный солнцем, простор.
силы, что каждое движение доставляло ему свежее и полное наслаждение.
монастырь, бессознательно конфузясь всего мира и улыбаясь ему же.
его к горе.
лодка вышла из путаницы узких проливов на широкую воду и она, мягко дыша в
лицо влажным запахом глубины, вдруг развернулась перед ним, Юрий сознательно
понял, что счастлив и что счастье принес ему наивный розовый конверт.
успокоить себя Юрий, - она жила в таком мирке... Уездный роман? Ну и пусть
роман!..
гора, со своим особым дыханием, полным сумрака и сырости леса, быстро
вырастала навстречу. Зашуршал песок, буйно зашумела набежавшая за лодкой
волна и отхлынула назад. Юрий вылез из лодки, конфузясь, дал лодочнику
полтинник и побрел наверх.
земли подымалась задумчивая сырость, желтые листья скрадывались сумраком, и
лес казался опять летним, зеленым и густым. Наверху, в монастырской ограде,
было чисто и тихо, как в церкви. Тополи стояли ровно и строго, точно на
молитве, и между ними неслышными вечерними тенями ходили длинные черные
монахи. В темной впадине церковных дверей мерцали молитвенные огоньки.
Неуловимо тонкий запах свивался вокруг и нельзя было разобрать: пахнет ли
это давним ладаном или увядающими листьями тополей.
Они шли через двор темной и шумной гурьбой. Черные монахи беспокойно
оглядывались на них, и даже тополи как будто потеряли свою молитвенную
неподвижность, смущенные внезапным шумом и движением.
благоговел, и дружелюбно заглядывая ему в глаза своими круглыми очками.
отодвигаясь.
под руку. - Идем!
разные стороны.
принужденнее повторял Юрий, которому показалось, что это амикошонское
тягание совершенно неуместно и унизительно для него.
будем ждать... Заходите!
благоговейно, тихо, как на молитве. Юрий снял фуражку и со смешанным
чувством насмешки и робости вошел в церковь.
увидел Карсавину, в ее серой кофточке и круглой соломенной шляпке,
придававшей ей вид гимназистки. Сердце вздрогнуло в нем, и эта дрожь была
похожа и на испуг птицы, и на дрожь кошки перед прыжком. Все в ней
показалось ему каким-то вкусно милым: и ее кофточка, и шляпа, и черные
волосы, жгутом свитые на затылке, над белой шеей, и вид гимназистки,
трогательно обаятельный в такой высокой, полной, взрослой девушке.
скромно-серьезными, в глубине отразили испуганную радость.
и не знал, можно ли здесь подать руку или нельзя.
пергаментных лиц. Он покраснел, а Карсавина, как будто угадывая его смущение
и с материнским чувством приходя на помощь, чуть-чуть улыбнулась и нежно
погрозила влюбленными глазами. Юрий блаженно улыбнулся и замер.
"знал", что она чувствует только его присутствие, и это образовывало между
ними тайную тягучую связь, от которой билось и замирало сердце, и все вокруг
казалось таинственным и чудным.
мерцающими, как ночники, огоньками, тяжелыми вздохами, одинокими гулкими
шагами у входа, смотрело на Юрия важными, строгими глазами, и среди этой
темной и строгой тишины он отчетливо слышал свое маленькое, легкое и бодро
бьющееся сердце.
изгиб талии, чувствующейся под серой кофточкой, и порой ему становилось так
хорошо, что сердце умилялось. И тогда ему хотелось стоять так, чтобы все
видели, что хотя он и не верит здесь ничему ни пенью, ни чтенью, ни
огонькам, - но и не питает к ним ничего, кроме добродушного дружелюбия. И
Юрий сам отметил свое настроение, столь не похожее на ту тоскливую злобу,
которая была утром.
сейчас же серьезно ответил: - Конечно!.. Все, что я думал о смерти, о
бессмысленности жизни, об отсутствии разумной цели и прочее, все это,
действительно, совершенно правильно и разумно, но все-таки счастливым быть
можно... И я счастлив, и именно благодаря этой удивительной девушке, которую
я еще так недавно совсем не знал..."
маленькими смешными мальчиком и девочкой, они могли где-нибудь встречаться,
смотрели друг на друга и расходились, не подозревая, что составят друг для
друга самое дорогое на свете, будут любить друг друга, и она для него будет
раздеваться голой...
стыдно, но вместе с тем и хорошо, что он покраснел до корней волос и долго
боялся смотреть на нее.
серой кофточке и круглой шляпке, и молилась без слов, чтобы он любил ее так