Чтение 54–й страницы книги ~Самоубийство~

-- Ничего не "помилуй"!

-- Но ведь тебе трудно, и потом...

-- Мне нисколько не трудно. Я теперь очень порядочно зарабатываю, а
проживаю вдвое меньше. И еще раз от души тебя благодарю.

-- Ох, эта твоя щепетильность! Твое джентльменство иногда переходит в
донкихотство, -- сказал Дмитрий Анатольевич, знавший, что его слова будут
приятны 270 Аркадию. "Он всегда гордился своим джентльменством. Но как оно у
него сочетается с озлобленностью и с вечным неприятным сарказмом?" --
подумал Ласточкин. -- "Он всегда был в денежном отношении совершенно
бескорыстен, как и Люда. Надо всЈ-таки сказать ему хоть что-нибудь о Люде?
Иначе выйдет еще более неловко".

-- Спрячь конверт, -- сказал Рейхель, -- и расскажи мне о своих делах.
О политике, пожалуйста, не говори, я, как ты давно знаешь, ненавижу ее и
презираю.

-- О чем же? О культурной работе? Она опять возобновилась и
развивается, несмотря на эту несчастную революцию. Все революции скверное
дело, но нет ничего хуже подавленной революции, -- сказал Ласточкин и
заговорил на свою любимую тему: о сказочном росте России. Говорил так же
хорошо и с таким же увлечением, как когда-то в Монте-Карло. Рейхель слушал,
подавляя зевоту.

-- Очень интересно, -- сказал он. -- О своих собственных заслугах ты не
говоришь, но я знаю, какое участие ты принимаешь в этой работе. По моему, ты
делаешь настоящее дело.

-- Быть может, но не такое всЈ же, как вы, ученые... И еще новое
отрадное явление: рост кооперации. Ты знаешь, кстати, что Люда в ней
работает? -- робко спросил Дмитрий Анатольевич. Лицо у Рейхеля чуть
дернулось.

-- Она в Москве? Вы ее видите?

-- Изредка видим. Надеюсь, ты ничего против этого не имеешь? Ты
понимаешь, что нам...

-- Понимаю и решительно ничего не имею, -- перебил его Аркадий
Васильевич.

-- Не знаю, известно ли тебе, что она разошлась с этим кавказским
революционером?

Рейхель взглянул на него с изумлением. Затем злобно-весело рассмеялся.

-- Я не знал! Хорошо, очень хорошо! И давно случилось это
примечательное событие? -- спросил он. Ласточкин отвел глаза и пожалел, что
сказал о Люде.

-- Уже довольно давно... Она отошла от революции. 271 Теперь получила
место в одном кооперативном обществе, очень увлечена работой и...

-- Она меня совершенно не интересует, -- опять перебил его Рейхель.

-- С той поры, как ты вернул ей свободу, она...

-- Мне незачем было возвращать ей свободу, мы не были женаты. И извини
меня, поговорим о чем-нибудь другом.

-- Друзья мои, пожалуйста в столовую, -- сказала в дверях Татьяна
Михайловна.

За обедом Рейхель был весел. Сообщение о Люде доставило ему большое
удовольствие. Очень хотел узнать, кто кого бросил, но спрашивать об этом
было неудобно. Говорил любезности, что было ему не свойственно. "ВсЈ-таки он
мил, хотя и сухарь", -- думала Татьяна Михайловна, не знавшая об его
разговоре с Дмитрием Анатольевичем. -- "Надо бы его женить". У нее мелькнули
в памяти некоторые московские невесты. -- "Нет, ни одна за него не пойдет.
Он не может иметь успеха у женщин".

-- Что же ты скажешь, Аркаша, об этом ужасном деле на Аптекарском
острове? -- спросил Ласточкин.

-- Ничего не скажу. Надеюсь только, что всех этих бандитов перевешают.

-- Дело они сделали действительно ужасное, -- сказала Татьяна
Михайловна. -- Перебили множество ни в чем не виноватых людей. Да и
виноватых убивать не следует. Но и вешать никого нельзя. И всЈ-таки нельзя
называть бандитами людей, идущих добровольно на верную смерть, как ни как,
ради какой-то идеи.

-- Хороша идея! Есть храбрые бандиты, это ровно ничего не значит.
Картуш, Тропман тоже были бесстрашны.

-- Я просто не могу понять, к чему они стремились. Ну, убьют Столыпина,
будет Горемыкин или кто-нибудь такой же.

-- А я и не интересуюсь, кто будет: все хороши, -- сказал, пожимая
плечами, Рейхель. Разговор ненадолго прервался. 272

-- У нас завтра ложа в опере, "Борис" с Шаляпиным. Пойдете с нами,
Аркадий?

-- Спасибо. Кого вы еще звали?

Она поспешно назвала одного поэта, писавшего непонятные статьи об
аполлонической музыке. Рейхель кивнул головой удовлетворенно. "Не думал же
он, что мы его пригласим с Людой!"

-- А четвертое место оставлено специально для вас, Аркаша.

-- Охотно пойду, вечером я свободен. Но вы знаете, что я ничего в
музыке не смыслю, просто жаль давать мне место. Кажется, "Борис" теперь в
большой моде?

-- В моде или нет, но я во всей музыкальной литературе не знаю ничего
лучше сцены коронования.

-- Я слышал от кого-то, что у вас теперь первый музыкальный салон в
Москве.

-- Надеюсь, вы не вкладываете иронического оттенка в слово "салон"? Да,
мы оба всЈ больше увлекаемся музыкой, -- сказала Татьяна Михайловна и вдруг
похолодела: из передней послышался быстрый троекратный звонок, так звонила
Люда. "Господи, как не повезло!" Она с ужасом взглянула на мужа, но было уже
поздно: входную дверь отворили. Люда вошла своей быстрой энергичной походкой
в столовую -- и остановилась на пороге.

-- Друзья мои... Аркадий, ты здесь? Здравствуй.

Рейхель что-то невнятно пробормотал. "Неужто они это подстроили?" -- с
бешенством подумал он. Но по виду хозяев ясно было, что они сами в полном
замешательстве.

-- Я зашла только на минуту, проведать вас, -- сказала Люда очень
смущенно. Татьяна Михайловна сидела ни жива, ни мертва.

-- Почему же только на минуту? -- спросил Дмитрий Анатольевич и
заговорил об ее работе со скоростью тысячи слов в минуту. Так же быстро
говорила Люда, искоса бросая взгляд на Рейхеля и тотчас отводя глаза.

-- Вы совершенно правы, Митя. Я повторяю, что не революция, а именно
кооперация спасет мир! Вы не можете, Таня, и представить себе, как она
растет, 273 особенно этот Рочдейльский тип ее. Она выведет Россию из
трясины. Все видят, как выродилось революционное движение. Скоро вся страна
покроется сетью потребительных обществ пермского типа, производственных
товариществ, земледельческих артелей! Беднейшие слои населения, наконец,
получат возможность жить по человечески. А рижский Консум-ферейн! А Нимская
школа?

-- Это чрезвычайно важно, кооперация, чрезвычайно важно, -- подтверждал
Ласточкин, с опаской поглядывая на своего двоюродного брата. Тот про себя
отметил "Таню".

-- Я тоже думаю, что это важно, -- говорила Татьяна Михайловна, на
которую веяло скукой от самого слова "кооперация". Столбняк у нее проходил.
Она старательно улыбалась. -- ВсЈ же сознайтесь, Люда, что вы чулки,
например, покупаете не в артелях, а на Кузнецком Мосту.

-- Чулки, конечно. А чай, кофе, сахар покупала бы в потребительном
товариществе, если бы ближайшее не было от меня на расстоянии двух верст.

-- Очень характерен этот начавшийся отход от революции, -- сказал
Дмитрий Анатольевич. -- Кстати, Танечка, я и забыл тебе сказать. Помнишь тех
двух молодых людей, которые были у нас в прошлом году на вечере
мелодекламации? У них были странные имена: Таратута и Андриканис. Так вот
мне сегодня говорили, будто они женятся на сестрах Шмидт.

-- Вот тебе раз?

-- Это брак и по любви, и по идейной близости: все четверо принадлежат
к большевистской фракции социал-демократов... Впрочем, этого я твердо не
знаю.

Рейхель посмотрел на часы.

-- Таня, вы мне разрешите позвонить по телефону? Иначе я не застану
дома этого профессора, -- сказал он и, не дожидаясь ответа, встал. Дмитрий
Анатольевич проводил его к аппарату.

-- Извини, нам так досадно. Люда приходит к нам редко. Мы не ожидали,
-- сказал он сконфуженным шопотом. Рейхель ничего не ответил. Ласточкин
затворил за ним дверь и вернулся в столовую. Аркадий Васильевич позвонил к
профессору; тот назначил ему 274 свидание как будто без особой радости. "Что
же теперь делать?" -- подумал Рейхель. -- "Нельзя же уйти до конца обеда.
Может, она уйдет?"

-- ...Еще хорошо, что он не наговорил мне грубостей, и на том спасибо,
-- говорила в столовой вполголоса Люда.

-- Что вы!

-- Мне всЈ равно, и я понимаю, что он имеет право на меня сердиться...
Я бегу à l'anglaise. Извините меня, что ворвалась так не во время.

-- Что вы, что вы!

-- Я в самом деле спешу. У меня сегодня будет один петербургский
журналист. Еще раз, пожалуйста, на меня не сердитесь.

-- Что вы, что вы!

Из Москвы Люда разослала знакомым открытки с указанием своего адреса.
Никому из товарищей по партии не написала, -- теперь мысленно уже называла
их "бывшими". От ее революционности ничего не оставалось. Дело на
Аптекарском острове, уход Джамбула, отношение к ней Ленина, экспроприации
смешались в душе Люды. Сказалось и влияние кооператоров, ставших ее друзьями
и товарищами по работе. Они в большинстве были люди левые или, по крайней
мере, очень либеральные, но относились к экпроприациям и к взрыву