уважением, несомненно подкрепит виды их Джона на карьеру сторожа. Миссис
Чивери также просила мужа не забывать о том, что если их Джон обладает
средствами и положением в обществе, то мисс Доррит зато обладает хорошим
происхождением, а она (миссис Чивери) держится того мнения, что две
половинки составляют целое. Наконец, рассуждая уже как мать, а не как
дипломат, миссис Чипери просила мужа подумать и о том, что их Джон всегда
был слабеньким, а эта любовь его и вовсе извела, так что если ему будут
перечить, он еще чего доброго руки на себя наложит, и очень даже просто. Все
эти доводы возымели столь сильное действие на мистера Чивери, что он теперь
всякий раз, когда сын собирался с воскресным визитом в Маршалси, давал ему
шлепка "на счастье" - а это у него, человека немногословного, должно было
означать, что он желает своему отпрыску, наконец, объясниться и получить
благоприятный ответ. Но у Юного Джона не хватало духу на решительное
объяснение, и, возвращаясь ни с чем, он тут-то и срывал свою досаду на
покупателях табачной лавочки.
Доррит. Ее брат и сестра знали всю историю и пользовались ею, как веревкой,
на которой можно было вывесить для просушки жалкие лохмотья старого мифа о
благородном происхождении семьи. Фанни подчеркивала благородство своего
происхождения тем, что насмехалась над бедным вздыхателем, когда он слонялся
около тюрьмы в надежде хоть издали поглядеть на возлюбленную. Тип
подчеркивал благородство своего происхождения и своей натуры тем, что на
кегельбане корчил из себя охранителя семейной чести, роняя хвастливые намеки
относительно хорошей трепки, которую некий джентльмен намерен задать в один
прекрасный день некоему молокососу. Но не они одни в семействе Доррит
извлекали выгоду из сердечной склонности Юного Джона. Нет, нет.
Предполагалось, разумеется, что Отцу Маршалси ничего не известно об этом
обстоятельстве; его обветшалое достоинство не позволяло ему даже заметить
что-либо подобное. Но он благосклонно принимал воскресные подношения сигар,
и порой даже снисходил до того, что прогуливался по двору вместе с
подносителем (окрыляя его гордостью и надеждой) и милостиво выкуривал сигару
в его обществе. Столь же одобрительно-благосклонный прием находили знаки
внимания, оказываемые Чивери-старшим, который всегда спешил уступить свое
кресло и свою газету Отцу Маршалси, если тот заходил в караульню в его
дежурство, и даже давал понять, что, пожелай мистер Доррит как-нибудь
вечерком шагнуть за ворота и выглянуть на улицу, к этому бы не встретилось
препятствий. И если старик не пользовался последним любезным приглашением,
то лишь потому, что уже не находил в нем ничего привлекательного; все прочие
любезности он охотно принимал и не раз говаривал при случае: "Весьма
приятный человек этот Чивери; любезный и уважительный. И сын у него такой
же; умеет даже оценить деликатные особенности положения некоторых лиц.
Очень, очень достойные люди. Их поступки радуют меня".
семейства Доррит. Далекий от всякого сомнения в неоспоримости их претензий,
он принимал за чистую монету жалкие кривляний, которым был свидетелем. Ему и
в голову не приходило ответить на оскорбительные выходки Типа; даже не будь
он так кроток и миролюбив от природы, все равно он счел бы кощунством
раскрыть рот или поднять руку на священную особу ее брата. Он скорбел, что
навлек на себя гнев этой избранной натуры; однако был склонен находить это в
порядке вещей и всячески старался смягчить и умилостивить доблестную
личность, о которой идет речь. Ее отец - джентльмен, ставший жертвой
обстоятельств, но сохранивший и в несчастье тонкий ум и изысканные манеры, -
внушал ему глубочайшее уважение. Ее сестра казалась ему несколько тщеславной
и высокомерной, но он готов был понять это в девице, наделенной такими
совершенствами, и к тому же знававшей лучшие времена. Одной лишь Крошке
Доррит бедный малый инстинктивно отдавал должное и выделял ее из всей
семейки тем, что любил и уважал попросту такою, какой она и была на самом
деле.
сельского вида домике, где всегда можно было насладиться ароматами тюремных
задворок и полюбоваться видом пустынного тротуара, тянущегося вдоль тюремной
стены. Фигура шотландского горца в натуральную величину была бы чересчур
величественной * для столь скромного заведения, и ее заменял у входа
экземпляр поменьше, который сильно смахивал на падшего херувима, приличия
ради обрядившегося в шотландскую юбочку.
из дверей, осененных херувимом, готовый к своему обычному воскресному
визиту. Он шел не с пустыми руками; в кармане у него был запас сигар для
очередного приношения. Одет он был скромно, но изящно: сюртук цвета сливы с
черным бархатным воротником такой величины, какую только могли выдержать его
хрупкие плечи, шелковый жилет в золотистых разводах, аккуратно повязанный
галстук самого модного рисунка, с лиловыми фазанами по гороховому полю,
панталоны, так щедро разукрашенные кантами, что каждая штанина напоминала
трехструнную лютню, и, наконец, высоченный твердый цилиндр. Когда мудрая
миссис Чивери заметила, что вдобавок ко всему прочему ее Джон прихватил с
собой еще белые лайковые перчатки и трость с костяным набалдашником в виде
руки, палец которой указывал ему нужное направление, и когда она увидела,
что, оснащенный этими боевыми доспехами, он сразу же повернул направо за
угол - она сказала мужу, только что сменившемуся с дежурства, что, кажется,
догадывается, куда дует ветер.
Маршалси целый день оставался дома, чтобы все желающие могли
засвидетельствовать ему свое почтение. Сделав круг по тюремному двору,
поклонник Крошки Доррит с замиранием сердца поднялся наверх и постучал в
знакомую дверь.
отца и Отца Маршалси. Почтенный старец сидел в кресле; черная бархатная
ермолка на голове, газета в руках, рядом на столе случайно забытая монетка в
полкроны, напротив два стула. Все готово к дворцовому приему.
рассеянно улыбался с видом человека, мысли которого далеко.
вас. Но, право, не злоупотребляю ли я... Нет? Ну, хорошо, хорошо, не будем
говорить об этом. Прошу вас, положите их на камин. И садитесь, пожалуйста,
садитесь. Вы ведь не чужой здесь, Джон.
принялся вращать свой цилиндр на пальце левой руки, на манер колеса, в
котором бегает белка. - Мисс Эми здорова, сэр?
Естественная в их годы потребность, Джон.
столу, а взгляд его был устремлен в окно. - Она говорила, что пойдет на
Железный мост, за последнее время это стало ее излюбленным местом для
прогулок. - Он вернулся к прерванной беседе. - Ваш отец, кажется, сейчас не
дежурит, Джон?
цилиндра, затем Юный Джон встал. - Позвольте пожелать вам всего наилучшего,
сэр.
(великодушно-снисходительным тоном), - можете не снимать перчатку, Джон.
Попрощаемся без церемоний. Ведь вы не чужой под этим кровом. Джон.
На повороте лестницы он столкнулся с компанией пансионеров и их гостей,
которые шли представляться Отцу Маршалси; как раз в эту минуту мистер
Доррит, перегнувшись через перила, громко и отчетливо крикнул ему вдогонку:
"Весьма признателен за ваш маленький подарок, Джон!"
Крошки Доррит уже шагал по Железному мосту, высматривая знакомую и милую
фигурку. Он совсем было отчаялся найти ее, как вдруг увидел - впереди, почти
у Мидлсекского конца * моста. Она стояла неподвижно, глядя на воду.
Казалось, она глубоко задумалась о чем-то, и ему захотелось отгадать, о чем
именно. За мостом уходили вдаль ряды городских крыш и труб, дымивших меньше,
чем по будням; чернели в небе верхушки мачт и церковные шпили. Не эта ли
картина занимала ее мысли?
несколько раз отходил и снова возвращался, а Крошка Доррит все стояла на том
же месте и, погруженная в раздумье, даже не замечала присутствия своего
поклонника. В конце концов он решил сделать вид, будто невзначай заметил ее,
проходя мимо, и, обратившись к ней, начать разговор. Вокруг было тихо и
пустынно, и упустить сейчас случай для разговора значило бы упустить его
навсегда.
поравнялся с нею. Когда он окликнул ее по имени, она вздрогнула и
отшатнулась, не то с испугом, не то с отвращением, отчего у него болезненно
сжалось сердце. Не раз уже он замечал, что она его избегает - сказать по
правде, она всегда избегала его последнее время. Слишком уж часто, завидя
его издали, она тотчас же сворачивала в сторону и исчезала; трудно было,
объяснить это простой случайностью. Но бедняга Джон старался усмотреть тут
проявление застенчивости, природную скромность, знак того, что она
догадывается о его сердечной тайне - словом, что угодно, только не выражение
неприязни. И вот сейчас ее взгляд сказал ему: "Так это вы! Из всех людей на
свете вы последний, кого бы мне хотелось видеть!"