змейкой промелькнула на ее устах, все происходило так, как она того
пожелала когда-то, и хотя Мостовик всячески откладывал выполнение ее
намерений, но все же вынужден был наконец подчиниться, хотя и выбрал для
этого время не очень подходящее, можно бы сказать, совсем неподходящее
время, полнейшим сумасшествием было думать нынче о какой-то женитьбе,
добровольной или насильной, но тем слаще показалась от этого месть для
половчанки, рожденной среди людей с огнем в крови, в неистовости степей,
неудержимом клекоте половецких налетов, отчаянному безумству которых могли
бы позавидовать, наверное, сами ордынцы, из-за чего и решили вытеснить ее
народ из безбрежных теплых степей в холодные угорские предгорья.
какую-нибудь там или час; живя среди этих людей много лет, она научилась
сеять зерно, только ее зерно должно было давать не хлеб, а зло, теперь в
молчаливом торжестве присматривалась к своей ниве, одними глазищами своими
убирала урожай, ибо для того, кто сеял, рано или поздно наступает жатва,
наступила и для нее, наступила!
дикой кошки, так что снова никто не заметил Воеводихи, очень уж все трое
были заняты своим.
издеваясь над Стрижаком за его колебание и за неблагодарность, ибо тот,
вместо благодарности своему хлебодавцу, а теперь и женодавцу, начал то ли
выкручиваться, то ли бес его поймет.
же своим нахальством. - Да я и не с такими справлялся! Как дикие кобылицы
мне попадались, и то...
стерпела и <эту>, и бесцеремонность Воеводы, которая мало ее касалась,
потому что к чистому, как известно, грязь не пристает, но <дикие кобылицы>
Стрижака сорвали девушку с места, она с размаху выплеснула весь мед из
ковша прямо в лицо Стрижаку, бросила посудину на стол, и Воевода поспешно
отпрянул, чтобы не задело его ковшом, сама же Светляна рванулась к двери,
лишь теперь заметив половчанку, однако не испугалась, изо всей силы
толкнула Воеводиху, устранив ее с пути, и скрылась, будто ее здесь никогда
и не было.
коричневыми ручейками стекавший на золотое его одеяние, - только и всего,
что указывало на событие, которое сейчас здесь произошло. Стрижак, будучи
не в состоянии промолвить хотя бы слово, с ворчанием и оханьем вытирал
бороду и усы. Воевода отодвигался и отодвигался от него, оба они, при всей
своей бесцеремонности, наверное, чувствовали себя неловко, оба молчали,
все происходило между ними молча, в тишине, как вдруг тишину эту разрезал
неистовый смех половчанки, от которого оба вздрогнули и даже подскочили.
словно бы хотела навсегда запереть в сенях этих двух мужчин, растерянных,
напуганных, взбешенных оттого, что их позор замечен, раскрыт,
засвидетельствован
подсматривал, не подслушивал, не было его ни в сенях, ни возле сеней все
то время, пока здесь все это происходило, появился он именно в тот момент,
когда Воеводиха захохотала, он тоже был жертвой этого смеха, хотя не
первой, зато более близкой, потому что Воеводиха хохотала несчастному
холую прямо в глаза, била его смехом своим, будто ладонями по щекам,
позорила и уничтожала, хотя и трудно уничтожать то, что уже давно стало
ничем.
Шморгайлик отважился прорваться сквозь непробиваемый смех Воеводихи, он
нырнул сквозь этот смех в сени, встал между Воеводой и половчанкой,
захлопал глазами, выждав, пока смех на какой-то миг прервался, и торопливо
доложил:
папа римский был даже дальше, чем Батый. Папа римский был почти на небе,
потому и послы от него могли бы считаться послами чуть ли не самого неба.
Даже половчанка была ошеломлена такой новостью и перестала хохотать.
недовольно посматривая сначала на Стрижака, залепленного медом, словно
муха паутиной, а потом на Шморгайлика, который мог быть либо пьяным, либо
же, вполне вероятно, окончательно сдурел после недавней спячки за дверями.
то, о чем спрашивают.
что послал их папа римский, а из Киева, потому что сидели они до поры до
времени в Киеве, ждали Батыя, чтобы повести с ним переговоры, но тысяцкий
прогнал их навстречу Батыю, ибо сидение их предвещало беду для Киева.
Ежели к Батыю, пускай себе едут к Батыю. Нам какое дело?
- несмело сказал Шморгайлик.
негоже, он пропустил их вольно, а они остановились - и ни с места.
Батыя.
поляк, а наш, ибо молвит чисто, но и по-ихнему тоже знает хорошо.
оденься соответственно. Послы от самого папы римского - это тебе не на
девчонке жениться!
чтобы смолчал. Но мог ли он разинуть рот, залепленный медом?
Когда взглянул, в дверях чернело пустотой. Половчанка исчезла так же
незаметно, как и появилась. И молча. Насмеялась вдоволь - и все.
не было, одни лишь неожиданности и неприятности да сплошная неизвестность,
которая окружала его все плотнее и плотнее, а как из нее выбраться, он не
знал сейчас и, возможно, и никогда не будет знать.
всех тех, кто бывал на ней всегда, лишь самое трапезничание перенесли в
каменную пристройку воеводского дома, где Воевода всегда принимал
чужестранцев, сам для здоровья проживая в деревянной части.
разговаривали на папской латыни, хотя ежели разобраться, то каждый из них
был с другой земли. Джованни - из Италии, Гильом - из Франции, Брунон - из
Германии, но кто бы там стал различать этих троих, довольно замызганных,
кстати, неказистых монахов, одетых в изношенные, грязные рясы, босых и
простоволосых, как нищие, подпоясанных простыми веревками. Только и
богатства на них было что наперсные кресты, весьма драгоценные, да в руках
у каждого был небольшой молитвенник-бревиарий из добротной телячьей кожи,
исписанный буквицами витиеватыми, украшенный картинами разноцветными, -
даже за душу брало это украшение.
славянского склада во всем, охочий, как оказалось, и поговорить, и выпить
как следует, и поесть, а в особенности же поспать после трудов праведных,
послы взяли его уже при дворе у польского князя, чтобы свободно
путешествовать по землям русским и чтобы проехать сквозь непроходимые леса
этого великого народа, переправиться через многочисленные реки, преодолеть
безбрежные равнины, в которых терялись целые племена, не то что горстка
монахов, пускай и привычных к нелегким странствиям, готовых на все ради
веры, уполномоченных самим папой римским на дело святое и необычное.
прочными шатрами-укрытиями, коням, породы чуть ли не слоновой, -
Шморгайлик сразу же бросился вынюхивать, какие же подарки есть у послов
для хана Батыя, но успел узнать лишь о двух необычайно драгоценных книгах,
одна из которых написана была на черном пергамене золотыми и серебряными
литерами, а другая, меньшая, на харатии лиловой, о чем в Мостище никогда и
не слыхивано, хотя люди здесь жили такие, которые видали всякое, потому
что пропустили через свой мост если не весь мир, то полмира наверняка.
выведать их намерения, а следовательно, узнать о намерениях самого папы
римского и всех властителей далеких, начиная с самого германского
императора; он тем самым словно бы причислялся к сонму высочайших
личностей тех времен, от сознания чего еще больше возгордился и во время
трапезы только похмыкивал двусмысленно, загадочно и сановито, возложив всю
тяжесть хитрого разведывания на костлявые плечи Стрижака, а точнее
сказать, на его язык, болтавшийся при каждом поводе (а то и без повода),
будто собачий хвост.
и Светляна, Стрижак и послы со своим разговорчивым толмачом Венедиктом;
подавалось огромное множество блюд, несмотря на то что монахи без конца
повторяли о сдержанности в еде и питии; однако не съеденное и не выпитое
ими весьма исправно уничтожалось Мытником и Стрижаком да еще Венедиктом,
Корнев Павел
Орлов Алекс
Максимов Альберт
Юрьев Сергей
Прозоров Александр
Лукин Евгений