знакомая ухитрилась по нескольку минут поговорить с каждым из нас наедине и
что когда она ушла, скромно сказав, что уже отняла слишком много времени от
нашего семейного отдыха, у каждого осталось свое, весьма категоричное
суждение о ней, и эти суждения полностью и непримиримо противоречили друг
другу. Сестре Флореас Ума показалась женщиной, от которой духовность
истекает, как широкая река: она воздержанна и дисциплинированна, она -
великая душа, устремленная к конечному единению всех религий, чьи различия,
по ее убеждению, растворятся в благословенном сиянии божественной истины; а
по мнению Майны она, напротив, была твердой, как железка (наилучший
комплимент в устах нашей Филомины), убежденной
секуляристкой-марксисткой-феминисткой, чья неутомимая преданность делу
заставила Майну снова почувствовать вкус к борьбе. Авраам Зогойби отверг оба
эти взгляда, назвав их "несусветной чушью", и превознес до небес острую как
бритва финансовую сметку УМЫ и ее владение новейшими методами заключения
сделок. А Джамшед Кэшонделивери, который смотрел на нее открыв рот и вылупив
глаза, потом шепотом признался, что она - живое воплощение великолепной
покойной Ины, Ины, какой она была до тех пор, пока ее не погубили
нэшвиллские гамбургеры, "но только, - вырвалось у Джимми, который как был,
так и остался дураком, - Ины с певучим голосом и с головой на плечах".
Дальше он начал рассказывать, как они с УМОЙ зашли на минутку за трибуну и
там девушка спела ему песенку в стиле "кантри" сладчайшим голосом, какой он
когда-либо слышал; но тут терпение Ауроры Зогойби лопнуло.
вас, дорогой Джимми, это, боюсь, необратимо. Вы мне надоели! Проваливайте
эк-дам - немедленно, - и чтобы больше мы вас не видели.
рыбы, глазами.
скептической усмешкой на губах. Я должен это подчеркнуть: она ни разу, ни на
миг не поддалась чарам молодой женщины, хотя та, с ее подчеркнуто скромной
оценкой своих художественных талантов, была благоговейно-красноречива,
говоря о достижениях моей матери, которую она никогда ни о чем не просила.
После своего триумфа на выставке "Документа" в 1978 году в Касселе, когда за
ней начали охотиться самые крупные дилеры Лондона и Нью-Йорка, она позвонила
Ауроре из Германии и кричала ей в трубку сквозь шорох международного
пространства:
В противном случае, сказала я им, моих вещей вам не видать!
сокровенным сущностям. Только безбожная Аурора осталась к ней глуха. Через
два дня Ума робко пришла в "Элефанту", но Аурора заперлась в своей
мастерской. Что было, мягко говоря, невежливо и не по-взрослому. Желая
загладить материнскую грубость, я вызвался показать Уме наши владения и с
горячностью заявил:
всеуслышание она заявила, смеясь:
дорожке, длинными развевающимися волосами прочерчивая за собой сноп линий,
подобных тем, что в комиксах обозначают скорость, или похожих на след
реактивного лайнера. Я, конечно, ринулся за ней; ей и в голову не могло
прийти, что я останусь стоять. Она была резвая бегунья, резвее меня, и в
конце концов мне пришлось сдаться, потому что моя грудь начала ходить
ходуном и свистеть. Задыхаясь, я прислонился к белым перилам, прижимая к
груди обе руки, чтобы унять спазм. Она вернулась и положила свои ладони на
мои. Когда мое дыхание успокоилось, она легко погладила мою увечную правую и
еле слышно сказала:
я бы чувствовала себя в безопасности.
Что за сочетание, яар. Душа юноши и облик зрелого мужчины - должна
сознаться, что всю жизнь ищу именно это. Жарче и острей, ей-богу, ничего не
бывает.
комок в горле, этот набухающий жар в крови. От моего пота пошел запах перца.
Я почувствовал, как мое "я", мое подлинное "я" хлынуло, вздымаясь, из
дальних уголков моего существа в самую сердцевину. Теперь я не принадлежал
никому, но в то же время принадлежал, всецело, неизменно и навеки, - ей.
x x x
написать меня обнаженным. Нагота не была для нашего кружка чем-то особенным;
за прошедшие годы многие художники и их друзья позировали друг другу в чем
мать родила. Не так давно туалет для гостей в "Элефанте" был украшен стенной
росписью Васко Миранды, изображавшей его самого и Кеку Моди в котелках и
больше ни в чем. Кеку был все такой же тощий и долговязый, Васко же, человек
небольшого роста, сильно расплылся по причине успеха, многолетнего пьянства
и беспорядочной жизни. Главный интерес фрески состоял в том бросающемся в
глаза обстоятельстве, что мужчины словно бы поменялись пенисами. У Васко он
был чрезвычайно длинный и худощавый, похожий на белую сосиску пепперони, а
высокий Кеку, напротив, демонстрировал темный коренастый член весьма
внушительного диаметра. Оба, однако, божились, что в действительности все
так и есть.
Васко. - Иначе и быть не может.
Уме о живописных "маврах" и о плане матери написать "обнаженного мавра". Она
внимательно слушала мой исполненный гордости рассказ об участии в творчестве
матери, а потом вдруг просквозила меня своей мощной улыбкой, словно выпустив
из светло-серых глаз два лазерных луча.
она головой. - Когда мы познакомимся лучше, я запечатлею вашу красоту в
чужеземном каррарском мраморе. Я сделаю из вашей руки-дубинки
великолепнейшую конечность на свете - не хуже, чем непомерно большая лапа
микеланджеловского Давида. До той поры, мистер мавр, извольте блюсти себя
для меня.
часы. Несмотря на это свидетельство чуткости и такта, у моей себялюбивой
матери не нашлось для нашей новой знакомой ни единого доброго слова. Когда я
сказал ей, что не смогу позировать для ее новой картины, потому что много
времени должен тратить на работу в торгующей тальком фирме "Бэби Софто",
мать взорвалась.
подцепила тебя на крючок, а ты, как глупая рыба, думаешь, что это она с
тобой играет. Очень скоро ты будешь пыхтеть на суше, а потом она зажарит
тебя в топленом маслице с имбирчиком, чесночком, перчиком, тминчиком, а
может, и картошечки еще положит в качестве гарнира.
мне туда путь; больше она не просила меня позировать.
столь же точно выстроена, как веласкесовские "Менины" с их изысканной игрой
взглядов и углов зрения. В одном из покоев Аурориной сказочной Малабарской
Альгамбры на фоне стены с прихотливым геометрическим узором стоял голый
мавр, весь расписанный цветными ромбами. Позади него на подоконнике
окна-бойницы виднелась хищная птица из Башни Молчания, а рядом с этим
зловещим проемом был прислонен к стене ситар*******, чей дынный лакированный
корпус грызла мышь. Слева от мавра стояла его грозная мать, султанша
Айша-Аурора в черном струящемся одеянии, и держала перед его нагим телом
зеркало в человеческий рост. Отражение в зеркале было написано с
великолепным натурализмом - не арлекин, не Боабдил, просто я. Но покрытый
ромбами мавр не смотрел на себя в зеркале, потому что справа от него в
дверях стояла прекрасная молодая женщина - разумеется, Ума, но
преображенная, испанизированная, Ума в образе Химены, приводившая на ум
Софию Лорен из фильма "Сид", словно ее, эту Химену, вырвали из истории о
Родриго де Биваре и перенесли без всяких объяснений в гибридный мир мавра, -
и много было диковин между ее широко разведенных, зовущих рук - сферы из
золота, птицы в драгоценных каменьях, крохотные человечки, волшебно парящие
в ослепительном сиянии.
Ауроры этот крик боли, эту картину, где попытка матери открыть сыну глаза и
помочь ему увидеть себя самого во всей простоте проваливается из-за
отвлекающих трюков чародейки; где мышь грызет спящую музыку, а стервятник
терпеливо ждет поживы. С тех самых пор, как умирающая Изабелла Химена да
Гама объединила в своем лице Сида Кампеадора и Химену, дочь ее Аурора,
поднявшая уроненный Беллой факел, считала себя, как и мать, одновременно
героем и героиней. Теперешняя же расстановка фигур - то, что мавр получил
роль Чарльза Хестона, а женщина с лицом УМЫ была наречена вторым именем моей
бабушки, - было чуть ли не признанием поражения,- метафорой собственной
смертности. Уже не Аурора, изображенная вдовствующей старухой Айшей,
смотрится в волшебное зеркало; теперь там отражается мавр Боабдил. Но
настоящим волшебным зеркалом были, конечно, его (мои) глаза; и это
магическое стекло, несомненно, нашептывало мне, что чародейка в дверях
прекрасней всех на свете.
старых европейских мастеров и важная для истории живописи, поскольку впервые
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Круз Андрей
Акунин Борис
Корнев Павел