всех, кто меня задевает. На моем фамильном древе оказалась одна гнилая
ветвь - и я отрубил ее. Я разнесу всякого, кто встанет у меня на дороге. Я
- Джемс Броуди, и к черту все и всех! Пускай попробуют украсть у меня
торговлю, отнять у меня все, что я имею, пускай! Что бы ни случилось, я
всегда останусь самим собой!
кричит в пустой комнате, и только с жадным удовлетворением цеплялся за эту
последнюю заветную мысль. Он - это он, Джемс Броуди, и никто не понимает,
никогда не поймет, какое утешение, какая упоительная гордость в этом
сознании! Его мысли унеслись от испытаний настоящего в царство
восторженной мечты, и, опустив голову на грудь, он весь ушел в блаженное
созерцание того дня, когда он сможет беспрепятственно спустить с цепи все
необузданные прихоти своей гордости, когда он до пресыщения утолит свою
жажду славы и почестей.
вызванных наркотиками, замигал глазами, встряхнулся. Он посмотрел на часы
и удивился, увидев, что день кончается и кончается его добровольное
затворничество. Поднялся не спеша, широко зевнул, потянулся и, согнав с
лица всякий след недавних переживаний, снова надел маску сурового
безучастия и сошел в лавку, чтобы по обыкновению сосчитать выручку. Это
всегда было приятной обязанностью, и он вносил в ее выполнение
великолепную важность, словно какой-нибудь знатный феодал, принимающий
дань от своих вассалов. Перри всегда предъявлял кучу блестящего серебра,
частенько - несколько сверкающих соверенов, а иногда и хрустящую кредитку,
и все это перегружалось в глубокий боковой карман хозяина. Проделав это,
Броуди бегло просматривал список проданного товара - невнимательно, так
как знал, что Перри никогда его не надувает ("Жаль мне этого теленка, если
он когда-нибудь вздумает плутовать!" - говаривал он). Потом Броуди,
пришлепнув оттопыренный карман, брал шляпу и, отдав последние лаконичные
распоряжения, уходил, предоставляя Перри запереть лавку и опустить
железные шторы.
безутешный. Всегда он открывал кассу размашистым жестом, самодовольным и
услужливым, словно говоря: "Я, может быть, и маленький человек, но вот что
я добыл для вас сегодня, мистер Броуди". А в этот вечер он выдвинул ящик
робко, с заискивающей судорожной гримасой.
же дело? Сегодня повсюду такое множество людей.
многие... то есть я хотел сказать - некоторые. ушли к... - Он замялся. -
Их завлекла витрина, - докончил он неуклюже.
шиллингов.
4
собрание никак нельзя было назвать пленарным, но комната была уже полна
табачного дыма, и налицо имелось шесть членов клуба, которые,
расположившись в удобных креслах вокруг приветливого огня в камине,
непринужденно философствовали в столь располагающей обстановке. Из шести
присутствующих двое были заняты молчаливой игрой в шашки а остальные,
развалясь в креслах, курили, болтали и черпали вдохновение для возвышенных
мыслей в гроге, который они часто и с удовольствием прихлебывали.
богатство языка собеседников, паузы порой бывали содержательнее
произносимых слов, залп дыма из трубки - более едок, чем какое-нибудь
энергичное прилагательное а взгляды беседующих - глубокомысленны,
рассеянны, как будто мысли их витали где-то в высоких сферах. В скромном
сознании превосходства своего высокоразвитого интеллекта они восседали в
священных апартаментах клуба (месте, где собирались все те честные жители
Ливенфорда, кто имел право считать себя людьми более выдающимися, чем их
сограждане), находя в этом отличии, по меньшей мере, удовлетворение.
Попасть в члены Философского клуба было уже само по себе достижением,
которое сразу накладывало определенный отпечаток на таких счастливцев и
делало их предметом зависти менее удачливых смертных. Встретясь вечером с
кем-нибудь из последних, член клуба непременно говорил как будто
невзначай, равнодушно зевая: "Ну, я, пожалуй, схожу в клуб. Сегодня там
небольшая дискуссия", - и удалялся, провожаемый завистливым взглядом. Для
тех, кто не принадлежал к числу избранных, общественный престиж клуба
стоял высоко, они приписывали ему глубокое интеллектуальное значение, ибо
звучное название "Философский" говорило о чем-то редком и утонченном, о
царстве чистого разума. Правда, один классик с дипломом Оксфордского
университета, прибывший в качестве учителя в Ливенфордскую школу, сказал
своему коллеге: "Знаете, услыхав название этого клуба, я очень стремился
попасть в члены, но, к моему разочарованию, оказалось, что это просто
компания курильщиков и любителей выпить". Но что он понимал, этот
невежественный шут-англичанин? Разве ему ничего не было известно об
обязательных шести лекциях, которые устраивались в клубе через регулярные
промежутки в течение зимы, причем после каждой лекции происходили
длительные дебаты? Разве не видел он красиво напечатанного расписания,
которое каждый член клуба неизменно хранил, как амулет, в верхнем правом
кармане жилета и в котором указаны были темы докладов и дискуссий на
текущий год? Он мог бы, если бы захотел, увидеть в этой программе своими
собственными завистливыми глазами следующие глубоко философские темы:
Глога из Ливенфорда.
когда мозг собравшихся не отягощался такими глубокомысленными вопросами,
когда им не приходилось решать проблемы расового и государственного
значения, они и развлекались чуточку, - что же постыдного в том, если люди
посудачат покурят, сыграют партию в шашки или даже в вист? И раз приличное
заведение Фими было так удачно расположено, у черного хода клуба, - что за
беда, если к ней иной раз посылали за стаканчиком чего-нибудь или даже
забегали время от времени в "заднюю комнату"?
неофициальный совет старейшин имел обыкновение и считал своим долгом
подробно обсуждать и критиковать всех людей в городе и их дела. Эта
вспомогательная отрасль их философии обнимала столь различные предметы,
как, например, сварливы" нрав жены Джибсона и необходимость сделать
соответствующее внушение Блэру с большой фермы по поводу антисанитарного
поведения его коров на проезжей дороге. И особенно отрадной чертой, крайне
убедительно доказывающей беспристрастие ливенфордцев, было то, что и самих
членов клуба никакие привилегии не избавляли от комментариев со стороны их
товарищей.
что кто-то случайно бросил взгляд на пустое кресло в углу, некоторое время
созерцал его, потом заметил:
бывал здесь так аккуратно, как теперь. Ему, понимаете ли, нужно поддержать
в себе чувство собственного достоинства. - Он оглядел всех, ища одобрения
так удачно выбранному и так благородно звучавшему выражению. - То есть я
хочу сказать, что ему теперь приходится делать вид, будто все в порядке,
иначе все это его окончательно сломит.
пыхтеть трубками. Один из игравших в шашки двинул пешкой, подумал, глядя
куда-то перед собой, и сказал:
дочь из дому в ту ночь, когда была такая страшная гроза?
несмотря на то, что в Ливенфорде с тех пор никто не видел Мэри Броуди. Я
утверждал и теперь утверждаю, что Джемс Броуди поступил тогда безобразно
жестоко.
- Но это неправда. Она уехала одна, потихоньку от всех. Доктор хотел ей
помочь, а она взяла да и сбежала. Я слышал, что она нашла себе место в
одном богатом доме в Лондоне - не больше, не меньше как прислугой,
бедняжка! Фойли уехали в Ирландию, ровно ничего не сделав для нее.
совсем убит смертью сына... Ужасная история - это крушение на Тэйском
мосту. Никогда не забуду той ночи. Я ходил на собрание в общину, и, когда
возвращался домой, в страшный ветер, то на какой-нибудь дюйм от моего уха
пролетела черепица и чуть не снесла мне головы.
Джон, - захихикал Грирсон из своего угла. - Нам пришлось бы соорудить тебе
хороший памятник на площади, не хуже, чем та новая красивая статуя
Ливингстона в Джордж-сквере. Подумай, какую возможность ты упустил,
старина! Угоди в тебя черепица - и ты стал бы одним из героев Шотландии.
нога моя на него не ступит никогда, - вмешался первый игрок в шашки,
Круз Андрей
Шекли Роберт
Юрьев Сергей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Перумов Ник