арену моих недавних трудов, я машинально сделал несколько шагов и открыл
шкафчик. Круглые, заткнутые ватными тампонами бутыли стояли в ряд, тускло
поблескивая, точно солнце сквозь туман. У меня закружилась голова, я
покачнулся и едва не упал. Но слабость почти тотчас прошла. Собрав все
силы, я взял драгоценные бутыли и, спокойно и тщательно разбив их, вылил
содержимое в умывальник. Потом отвернул оба крана. Когда последняя капля
жидкости исчезла в водопроводной трубе, я схватил кипу бумаг со стола -
все эти страницы, испещренные моими расчетами и выводами, плод многих
бессонных ночей. Снова спокойно, осторожно я чиркнул спичкой, намереваясь
поджечь их над раковиной и держать, пока не сгорит последний клочок
бумаги. Но, прежде чем я успел это проделать, за моей спиной послышался
звук быстрых шагов; я медленно обернулся, с трудом держа прямо невыносимо
тяжелую голову. В дверях стояла Мейтленд.
голове. Я сжал обеими руками лоб. И весь мир перестал существовать для
меня.
10
спокойствия. В моей старой комнате в "Ломонд Вью" косые лучи солнца падали
светлым четырехугольником на обои, оживляя пожелтевшие от времени, чахлые
розы и подцвечивая украшавшие кровать шишечки из высохшей травы, которые я
много лет назад ободрал, пытаясь распрямить погнувшийся конек. Из окна я
видел красноватые свернувшиеся листья бука, что стоят через дорогу -
первые признаки осени, - а вдали, окутанные фиолетовой дымкой, - синие
горбатые плечи Бен-Ломонда. В детстве я часто без всякого восторга смотрел
из этой самой комнаты на далекие горы. Смотрел я на них и сейчас.
оправданно и вполне законно, поскольку доктор Галбрейт, заручившись
поддержкой бабушки Лекки, все время настаивал, что я должен отдыхать.
Однако день был такой чудесный, что я не мог улежать в постели и решил
подняться. Ведь я уже почти, выздоровел и теперь, после второго завтрака,
могу и погулять часок-другой! Я отбросил одеяло и начал одеваться,
впрочем, осторожно, так как еще не очень твердо держался на ногах - явное
доказательство того, как медленно накапливаются силы после полного
истощения. Ну что ж, поделом мне. Сам во всем виноват.
что уже поправился. Я все еще не привык к странному чувству, что вновь
живу в доме, который был для меня родным с тех пор, как я мальчиком
поселился в Ливенфорде. Сейчас дом перешел в собственность моей бабушки,
но в нем ничего не изменилось, и хотя населяли его главным образом тени
тех, кто раньше здесь жил, привычная атмосфера убогой, но уповающей на
лучшие времена респектабельности продолжала царить в нем. Меня привезли
сюда после того, как я свалился, и старушка не без воркотни, но с
удивительной преданностью ухаживала за мной и поставила меня на ноги.
Сейчас мне было бесконечно стыдно за те небылицы, которые я рассказывал о
ней.
горел яркий огонь. Бабушка развела его, прежде чем отправиться в очередное
странствие по городу, откуда она возвращалась, еле передвигая ноги,
нагруженная пакетами со всякой снедью. Она с доблестным усердием пичкала
меня сообразно деревенским традициям и собственным представлениям о том,
что наиболее полезно в моем состоянии. Десять минут назад, перед самым
уходом, она с многозначительным и многообещающим видом шепнула мне на ухо:
поклонницей вареной курицы, которую подавала с бульоном, считая, что в
этом - самый "смак".
наполненном воспоминаниями прошлого, - меня так и тянуло помечтать, но я
боролся с этим желанием, как и с невыносимой грустью, какую прошлое
вызывало во мне. Вот здесь стоит диван, на который Дэнди Гау уложил меня,
когда я вернулся домой после драки с моим школьным приятелем Гэвином
Блейром. Вон там, на каминной доске, лежит старое деревянное перо, которым
он переписывал юридические документы. На этом подоконнике я усиленно и
тщетно зубрил, готовясь к экзаменам на стипендию Маршалла. Вот за этим
самым столом мне сказали, что я не могу поступать в университет изучать
медицину. А я все-таки поступил. О да, я всегда упрямо шел своим
собственным одиноким путем, мучительным и извилистым, который приводил
меня к тому месту, откуда я начал странствие.
небольшую прогулку. В передней, вспомнив про свою остриженную голову, я
поглубже надвинул шапку, сунул ключ под коврик у двери - на случай, если
старушка вернется раньше меня, - и отправился на прогулку.
передвигая ноги и, поднимаясь в гору к Драмбакской деревушке, раза два
вынужден был даже остановиться. Это была все та же тихая маленькая
деревушка, притулившаяся у покатого склона поросших вереском холмов, через
которую протекала речка с двумя каменными мостами. Ребятишки катали обручи
неподалеку от кузницы, и их тонкие, звенящие голоса весело нарушали
царившее вокруг безмолвие. Посреди деревни я присел на лужайке под большой
сосной, которая стояла тут, должно быть, лет сто. Из трещин в
серовато-сизой коре просочилась смола и застыла маленькими ручейками. Я
отскоблил кусочек ногтем и, растерев в ладонях сероватое вещество, вдохнул
свежий терпкий запах. У меня было такое ощущение, точно силы снова
вернулись ко мне и жизнь еще что-то сулит мне в будущем.
заканчивать. Я с удовольствием вернулся домой, сел в свое кресло, надел
домашние туфли и протянул ноги к огню. Возле меня на столике лежала
сложенная утренняя газета "Геральд", которую я всегда охотно читал: она
была моим главным развлечением в дни выздоровления. Я взял газету и
положил к себе на колени; в это время я услышал, как входная дверь
открылась и снова закрылась. В передней раздались шаги, затем началась
какая-то возня на кухне. Вскоре старушка вошла в гостиную. Мы посмотрели
друг на друга. Я улыбнулся.
огню. Как раз подметки прожжешь.
понял, что решительный момент наступил. Доктор Галбрейт старел. Его
практика, охватывавшая не только Ливенфорд, но и окрестности Уинтона,
стала ему не по силам. Пришла пора подумать о компаньоне, и, к моему
величайшему огорчению, он намекнул, что не прочь был бы взять меня.
силок, были добрые, дружеские руки. Однако, увы, несмотря на данное мной
обещание, я всячески старался избежать своей участи. Меня глубоко трогало,
что этот упрямый Мак-Келлар готов был ссудить меня деньгами, чтобы я мог
купить половину практики, а тысяча фунтов - сумма весьма немалая для
шотландского адвоката. Нравился мне и старик доктор с его огрубевшим на
свежем воздухе лицом, с седой козлиной бородкой и слегка ироническим
изгибом губ; когда-то он был резок и раздражителен, но с годами, как
видно, стал гораздо мягче. Подремывая у огня, я пытался представить себе,
как я еду в форде по проселочным дорогам, подпрыгивая на высохших колеях
летом и пробираясь по снегу зимой, как посещаю далекие фермы, заходя со
своим черным саквояжем и в уютные усадьбы и в выбеленные известкой лачуги,
одиноко стоящие среди вересковых зарослей. Но сердце мое во всем этом не
участвовало. Слишком хорошо я себя знал, чтобы понимать, что все во мне
восстает против такой перспективы. Не годился я для роли практикующего
врача и по опыту прошлого понимал, что буду просто влачить жалкое
существование без всякого интереса к работе, без честолюбивых замыслов,
безвестный, ко всему безразличный, как человек, потерпевший в жизни
крушение.
начал ее просматривать. Я лишь пробегал страницы глазами, читая только то,
что почему-либо интересовало меня. Особых новостей не было. Я уже
собирался перейти к передовой статье, как вдруг увидел одну заметку на
последней странице. Заметка была совсем маленькая, в три строчки, но я
мучительно вздрогнул, прочитав ее, а потом долгое время сидел неподвижно.
сегодня из Уинтона в Лагос и на Золотой Берег. На нем выехала группа
специалистов, направляющихся на работу в Кумаси".
наизусть, словно не был уверен, правильно ли я его понял, и по мере того,
как я читал, в теплой комнате становилось все холоднее, а прилив бодрости,
который я почувствовал сегодня днем под сосной, сразу исчез. Значит, и с
этим все кончено... Кончено навсегда. С тех пор как я узнал, что Джин
должна ехать на этом пароходе, я боялся услышать об его отплытии. Вот
Орловский Гай Юлий
Белоусов Валерий
Никитин Юрий
Грабб Джеф
Флинт Эрик
Андреев Николай