усиками, в круглой суконной шапочке на всклокоченных и низко свисающих
длинными прядями волосах. Он недаром так бойко посматривал своими карими
глазами: еще раньше, чем я успел назвать ему отель, в котором я заказал по
телеграфу номер, он, сразу составив себе суждение о моей особе, назвал
его: "Савой палас". Вот какого пристанища счел он меня достойным! Именно
там должен был я остановиться, по его мнению, и я подтвердил это коротким:
- C'est exact [правильно (франц.)]. - C'est exact, c'est exact, - повторил
он на ломаном языке, смеясь, ерзая на козлах и понукая лошадь. - C'est
exact, - нараспев повторил он еще несколько раз за короткую дорогу до
отеля. Мы быстро выехали из тесной улочки, и перед нами открылась широкая
перспектива бульвара - авенида да Либердаде, одна из великолепнейших улиц,
которую мне когда-либо приходилось видеть. Она состояла из элегантнейшей
проезжей части, верховой дорожки посередине и двух отлично вымощенных
роскошных аллей с цветниками, фонтанами и статуями по бокам. На этой
прекрасной эспланаде и был расположен "Савой палас", поистине выглядевший
как дворец. И насколько же по-иному приблизился я к нему, чем в свое время
к отелю на улице Сент-Оноре!
подскочили к моему экипажу, выгрузили сундук, схватили мой ручной чемодан,
пальто, портплед с такой быстротой, словно мне была дорога каждая минута,
и потащили все это в вестибюль. Я проследовал за ними в приемную с одной
только тростью, украшенной набалдашником из слоновой кости, как человек,
возвращающийся с недальней прогулки. В приемной никто не покраснел при
моем появлении, никто не крикнул мне: "Отойдите в сторону! Отойдите же,
говорят вам!" Напротив, когда я назвал себя, ответом мне явились
приветливые улыбки, подобострастные поклоны, искательная просьба, если это
не трудно, заполнить листок для приезжающих, о, разумеется, лишь самыми
основными данными... Корректный господин в сюртуке, страстно
заинтересованный вопросом - вполне ли приятно и благополучно сошло мое
путешествие, поднялся вместе со мной на лифте на первый этаж, чтобы
показать мне мои апартаменты, состоящие из гостиной, спальни и ванной
комнаты, выложенной белым кафелем. Вид этих покоев, окнами выходящих на
авенида, привел меня в восхищение, которое я, однако, счел необходимым
скрыть от него. Удовольствие, более того, восторг, возбужденный во мне их
величественной красотой, я свел к жесту снисходительного одобрения, с
которым и отпустил моего проводника. Но, оставшись один в ожидании, пока
принесут багаж, я стал оглядываться кругом с чисто детской радостью,
которую мне, собственно, не следовало бы выказывать даже наедине с собой.
поля в золотом обрамлении - всегда нравившиеся мне бесконечно больше
мещанских обоев - в сочетании с золотым орнаментом расположенных в нишах
дверей придавали комнате дворцовое, царственное великолепие. Очень
просторная, она была переделена аркой на большее и меньшее помещения; в
последнем при желании можно было уютно накрыть стол на небольшое число
гостей. Там, так же как и в большей ее половине, висела сверкающая
хрустальная люстра, довольно низко спущенная с потолка, - на такие люстры
я любил смотреть еще с детства. Мягкие ковры с широкой каймой - один из
них колоссальный - устилали полы; между ними местами был виден до блеска
начищенный паркет. Приятные для глаз картины украшали стены над роскошными
дверями, а возле изящного комодика, на котором стояли часы и китайские
вазы, стена была затянута отлично сработанным гобеленом, изображавшим
какое-то легендарное похищение. Прекрасные французские кресла окружали
овальный столик с кружевной салфеткой под стеклом, на котором стояли ваза,
полная изысканных фруктов, на случай если обитатель этих апартаментов
пожелает освежиться, тарелочка с бисквитами и граненая полоскательница.
Видимо, это был знак внимания со стороны директора отеля, так как между
двумя апельсинами торчала его визитная карточка. Имелась здесь и горка, за
стеклом которой стояли очаровательные фарфоровые фигурки - галантно
изогнувшиеся кавалеры и дамы в фижмах, у одной из них сзади порвалась
юбка, обнажив аппетитную округлость, и дама, обернувшись, с величайшим
изумлением созерцала свою наготу; торшеры с шелковыми абажурами; бронзовые
канделябры в виде изящных фигурок на высоких постаментах, располагающая к
отдыху оттоманка с множеством подушек и бархатным покрывалом завершала
обстановку, ласкавшую мой жадный взор не меньше, чем роскошная спальня,
выдержанная в серо-синих тонах, где стояла кровать под балдахином, а рядом
с ней, как бы приглашая к краткому предварительному отдохновению,
простирало пухлые руки мягкое кресло, - с ковром во весь пол, заглушавшим
шум шагов, с полосатыми обоями матово-синего цвета, успокоительно
действующего на нервы, с высоким трюмо, фонарем из молочного стекла под
потолком, с широкими дверцами белого шкафа, ручки которых блестели в
полумраке...
впоследствии я, правда периодически, и нанимал таковых. Я положил в шкаф
кое-что из необходимых вещей, повесил два или три костюма, принял ванну и,
как всегда, с величайшей тщательностью занялся своим туалетом. Я
проделывал это не менее заботливо, чем гримируются актеры, хотя, кстати
сказать, к помощи косметики не прибегал даже в зрелом возрасте: меня от
этого избавляла моя исключительная моложавость. Переодевшись в чистое
белье и соответствующий здешнему климату костюм из легкой светлой фланели,
я спустился в ресторан и, испытывая сильнейший голод после обеда, который
не доел в поезде, заслушавшись Кукука, и завтрака, который проспал, с
наслаждением воздал должное поданным мне рыбе в раковине, бифштексу и
превосходному шоколадному суфле. Несмотря на усердие, с которым я все это
поедал, мысли мои все еще возвращались к вчерашнему разговору, вселенским
своим обаянием глубоко запавшему мне в душу. Воспоминание об этом
разговоре было для меня высокой радостью, сочетавшейся с очарованием моей
новой, изящной жизни. Еще больше, чем вкусный завтрак, меня занимал вопрос
- не разыскать ли мне сегодня же Кукука, может быть даже нанести ему
визит, и не затем только, чтобы уговориться с ним относительно посещения
музея, но главным образом, чтобы познакомиться с Зузу.
пересилил себя и отложил посещение семейства Кукук на завтра. Вдобавок я
еще чувствовал себя не совсем выспавшимся и подумал, что сегодня мне будет
лучше ограничить свою деятельность осмотром города. После кофе я пустился
в путь. Взяв извозчика на площади перед отелем, я велел ему везти себя на
праса до Коммерчо, где находился мой банк, тоже "Банко до Коммерчо"; там я
намеревался взять по своему циркулярно-кредитному письму известную сумму
денег для расплаты по счетам отеля и на прочие текущие расходы. Прадо до
Коммерчо - величавая и скорее тихая площадь, одной своей стороной смотрит
на гавань - глубокую бухту в устье реки Тахо, с других же трех сторон
застроена аркадами и сводчатыми переходами, где располагаются учреждения,
таможни, главный почтамт, разные министерства, а также операционные залы
банка, в котором я был аккредитован. В этом банке мне пришлось иметь дело
с чернобородым благовоспитанным и респектабельным господином. Он
почтительно принял мои документы, немедленно занялся ими, быстро занес
что-то в свои книги и с учтивым поклоном вручил мне перо для подписи на
бланке получателя. И, право же, мне не было надобности коситься на подпись
Лулу, стоявшую под одним из документов, чтобы в точности воспроизвести ее
и с любовью и удовольствием начертать свое звучное имя буквами,
склоняющимися в левую сторону и заключенными в красивый овал росчерка.
извинение. - Так подписывается уже не одно поколение де Веноста.
набитым деньгами.
следующего содержания: "Шлю тысячи приветов и сообщаю о своем
благополучном прибытии сюда, в "Савой палас". Полон впечатлений, о которых
надеюсь очень скоро рассказать в письме. Могу уже сообщить об известном
изменении своего образа мыслей, прежде имевшем не совсем правильное
направление. Ваш благодарный Лулу". Отдав дань сыновней почтительности, я
прошел под аркой, или, вернее, триумфальными воротами, воздвигнутыми на
Торговой площади, напротив выхода к гавани, и ведущими на одну из
наряднейших улиц города - руа Аугуста, где мне предстояло выполнить некое
великосветское обязательство. "Ведь, конечно, - думал я, - будет вполне
уместно и вполне в духе моих родителей, если я зайду с визитом в
люксембургское посольство, помещающееся на этой самой улице, в бельэтаже
очень солидного доходного дома". Сказано - сделано. Не спрашивая,
принимает ли сейчас дипломатический представитель моего отечества, некий
господин де Гюйон, или его супруга, я просто вручил открывшему мне двери
лакею две карточки, написав на одной из них свой адрес. У этого лакея,
человека уже пожилого, были кудрявые седые волосы, серьги в ушах, толстые
губы и меланхолический животный взгляд, который не только навел меня на
размышления о смешанной крови, текущей в его жилах, но и привлек мою
симпатию. На прощание я приветливее, чем положено, кивнул отпрыску эпохи
колониального процветания и всемирной монополии на пряности.
суетливой улице, к площади, которую портье в гостинице отрекомендовал мне
как одну из самых великолепных, - к праса де Дон Педро Куарто или,
по-народному, - О Рочо. Для большей наглядности я должен заметить, что
Лиссабон обрамлен холмами, местами довольно высокими, на которых справа и
слева виднеются прямолинейные улицы нового города и белые особняки
аристократических предместий. Я знал, что где-то там, в высших сферах,
находится и дом профессора Кукука, а потому то и дело смотрел наверх и
даже спросил одного полицейского (я всегда любил поговорить с
полицейскими), скорее жестами, чем словами, где находится руа Жуан де
Кастильюш, значившаяся на карточке Кукука. Он и вправду указал мне рукой
на эти белые виллы и на своем языке, столь же мне непонятном, как тот,
который я слышал во сне, пролопотал что-то насчет трамвая, канатной дороги
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Суворов Виктор